Дэйн кивнул.
— Стало быть, теперь держим путь туда. — вздохнул инквизитор.
Уже вечером, когда принцесса уснула и сам Дэйн готовился ко сну, Грегорион сказал ему такие слова:
— Да, сир Кавигер, чтобы разить мечом нужны силы. Но иногда куда больше сил нужно для того, чтобы не обнажать меча. Я помню, ты просил не называть тебя так, но сегодня ты действительно поступил как настоящий рыцарь. И не давай дурным мыслям убедить тебя в обратном.
Глава 12
Драм Дирен вновь проснулся в кромешной темноте камеры, где его держали последние несколько дней. Дней ли? А может недель? Месяцев? Он потерял счёт времени. Он даже не понимал, действительно ли он проснулся или это причуда галлюцинирующего мозга.
Дверь открылась со знакомым скрипом и в камеру проник свет. Фонарь этельдиар горел тускло, но этого хватало, чтобы привыкшие к непроглядной тьме глаза взорвались болью. Драм застонал.
Его снова выволокли из душной камеры и потащили в уже знакомую комнату. Всё, что при нём было, забрали, выдав взамен лишь оборванные штаны. Руки Драма были связаны за спиной, а ноги скованы кандалами, не дававшими ступать широко. Когда нагого по пояс и босого пленника ввели в комнату, где уже всё было готово, там его ждал всё тот же добродушно улыбающийся этельдиар.
— Усаживайте гостя поудобнее. — с неизменной улыбкой сказал он до боли знакомую фразу. Его мучитель выглядел не так, как остальные этельдиар. Его полностью выбритая голова напоминала череп, на котором улыбка выглядела безумным оскалом. Одетый в одни лишь штаны, он был тощим до такой степени, что рёбра проглядывали сквозь исписанную чёрными знаками мертвенно-бледную кожу.
Драм ещё в первый раз узнал эти символы и понимал, кого прислал к нему Верессар. Герелет был тем, кого называют erweth’adessir, магом боли, в совершенстве освоившим искусство пыток. Его кожа тут и там была самым разнообразным образом проколота кольцами и бусинами, а края ушных раковин украшали длинные спирали, каждый виток которых проходил через ухо. В минуты раздумий пыточных дел мастер трогал это украшение, что, по-видимому, доставляло ему особое удовольствие.
Больше этого ему нравилось только причинять Драму боль. Каждый раз, когда боль раскалённой молнией пронизывала тело эльфа, мучитель расплывался в улыбке, закатывая глаза от удовольствия. Жилы его запястий становились тугими, как струны, а символы на коже светились едва заметным голубым светом.
Драма крепко привязали к стулу кожаными ремнями, а Герелет подошёл к своему специально оборудованному столу. Дверь в комнату закрылась, и они остались вдвоём. Драм бы солгал, если бы сказал, что знает, что сейчас будет. Герелет был невероятно изобретателен в области пыток. Лишь одно он знал наверняка: ему будет больно.
— Признаться, не думал, что увижу тебя снова. Да, ты не ослышался, мы с тобой уже встречались. Помнишь тот день? Столько зрителей, все пристально наблюдают… Да, я один из тех, кто превратил твоё лицо в произведение искусства… — Герелет медленно провёл пальцами по знаку на лице Драма. — Да, кожа всё так же нежна, как и в тот день. Нас было трое, я и два моих коллеги, но им до меня далеко. Видел бы ты, как грубо они работают… Не простил бы им, если б на твоём лице остался шрам, но, к счастью, они справились неплохо. Когда господин сказал, что ты исчез из города, эта весть опечалила меня. Но теперь, когда я почти смирился, что никогда больше не увижу своё творение, ты снова здесь! Не будем же медлить.
Каждое движение Герелета было плавным и осторожным, словно комната была полна торчащих тут и там ножей, и он боялся порезаться.
— Вчера мы остановились на любопытном инструменте, так и не успев испытать его в деле… — мучитель говорил неизменно мягко. Он обернулся к Драму, держа в руке кожаный мешочек, из которого торчала тонкая трубка. — Но сегодня мне хочется попробовать кое-что новое. Господин велел не калечить тебя раньше времени, и я его в этом понимаю, как никто. Ведь что есть увечье? Оно подобно взрыву, всплеску, что затухает, не успев случиться. На месте отрезанного пальца останется рубец, а вырванный ноготь зарастёт кожей. Если после этого боль и останется, то она будет лишь бледной тенью настоящей боли. В конце концов, увечьям есть предел. На определённом этапе от гостя просто нечего отрезать, чтобы не оборвать ему жизнь. Нужно ли нам это? Конечно же, нет. Подобный подход — путь в никуда.
Герелет зашёл Драму за спину, и эльф почувствовал, как его запястье прощупывают костлявые пальцы мучителя. Следом руку пронзила распирающая боль. Когда мучитель вновь появился перед Драмом, эльф почувствовал, как по его телу растекается тепло, постепенно перерастающее в жар. Несколько секунд спустя уже казалось, что вместо крови у него жидкий огонь, а мышцы свело судорогами. Герелет блаженно улыбался.
— Замечательно. Признаться, чувствую себя первопроходцем. Издревле мастера пыток воздействовали на своих гостей лишь снаружи, но недавно я догадался попробовать сделать это изнутри. И я уже чувствую эффект. Это… так… необычно…
Глаза Герелета сделались белыми, а Драм судорожно дрожал от нестерпимого жжения во всём теле. Время словно замерло, и каждая секунда длилась вечность. Каждый удар сердца нагнетал жар, словно кузнечный мех. По лицу побежали капли пота. От боли перед глазами поплыли тёмные пятна.
— Верессар… хочет выпытать… где твоя сестра… Но я даже… не хочу… чтобы ты говорил это. — Герелет растёкся на своём стуле перед Драмом, запрокинув голову.
Закончилось это спустя целую вечность. Мучитель сел ровно, его глаза были полуприкрыты от удовольствия.
— Это мой любимый этап. — сказал он, облизнув чёрные губы. — Когда довольны оба, я и мой гость. Ты испытываешь облегчение от отступающей боли, я же ловлю последние пикантные мгновения наслаждения. Они, словно последние капли выдержанной настойки, самые сладкие. О, если бы ты только мог ощутить то же, что и я…
Когда в комнате появился Верессар, боль и жгучий жар в теле Драма уже успели ослабнуть.
— Оставь нас наедине, Герелет. Вижу, ты славно потрудился над нашим гостем. Как и всегда.
— Эта служба мне в радость. — блаженно ответил мучитель, закрывая за собой дверь.
Верессар уселся на стул и стал пристально глядеть пленнику в глаза.
— Нет, вижу, ты ещё не готов помочь нам обоим. Но всё же я задам всё тот же вопрос. Где твоя сестра?
— Я… не знаю… — в горле Драма пересохло, а внутренности будто превратились в тлеющие угли.
— Не удивлён, — безучастно сказал Верессар. — По пути сюда, я задумался вот о чём. Что ты всё это время делал на поверхности? Крал крестьянский скот и прятался в пещерах? Достойное занятие для сына дома Дирен. Или же ты пытался подружиться с кем-то из людей? Возможно, даже решил, что мог бы среди них жить.
Драм поднял на Верессара измученный взгляд, и тот расплылся в улыбке.
— Только совсем отчаявшемуся бедняге может прийти в голову подобное. Знаешь, одна моя знакомая когда-то тоже верила, что сможет жить среди людей. А потом, вернувшись сюда, она слёзно умоляла меня избавить её от «дитя ненависти», которым одарили «добрые люди». То дитя, хоть и было неотличимо от этельдиар, несло в себе недостойную кровь короткоживущих обитателей поверхности, что проживают свои жизни суетливо, бесцельно и бесполезно, словно отвратительные насекомые, портящие всё, к чему прикасаются. Я забрал ребёнка, но в те годы я был куда мягче сердцем и пощадил его, дал имя и тайно поселил в городе. Когда он вырос, я употребил его интерес к искусству себе на пользу, и с тех пор Герелет один из моих самых верных служителей. Даже удивительно, что полукровка может быть столь талантлив в искусстве пыток. Мало кто способен получать столь сильное удовольствие от причинения боли другим. Должно быть, сказывается людская кровь.