— С какой стороны посмотреть, — тихо произносит Вера, глядя на меня.
— Да с какой ни посмотри! — взвиваюсь я в праведном возмущении.
— Алексей рассказал другую историю, — тихо произносит она. Убедившись, что я вновь внимательно её слушаю, продолжает: — Лёша приехал дней через пять после Светы. Она его выгнала, но он остался в нашем городе. Устроился на работу, нашёл жильё. Он приходил каждый день, месяц за месяцем, пока Света окончательно не успокоилась, и не стала нормально с ним общаться, в конце концов, приняв и его самого, и его чувство. Он настоял на том, чтобы она восстановилась в институте, правда на заочке. В начале восемьдесят четвёртого они поженились, в июле восемьдесят пятого родилась ты.
— Это я и так знаю, — произношу раздражённо. — Ты сказала, что в истории мамы и Володи, — меня аж передёргивает от отвращения, когда я произношу это имя, — всё было иначе, чем она рассказывала.
— Да, — кивает Вера, — Алексей рассказал мне всё позже, уже после того, как они развелись. С его слов, Света и Володя случайно переспали на какой-то из студенческих вечеринок, когда тот был пьян. Он не особо горел желанием продолжать отношения, чувствовал себя виноватым, не столько перед ней, сколько перед Алексеем, зная, что тот влюблён в Свету. Честно говоря, я не до конца понимаю мотивацию Володи, но он всё же стал встречаться с сестрой. Может, у них даже что-то бы и вышло, но почти сразу после возвращения из Крыма, Володя познакомился с будущей женой. Алексей говорил, что он сразу же всё рассказал Свете, и они расстались. Но она не сдавалась. Словно обезумев, преследовала их, пока не узнала, что девушка беременна, и что уже назначена дата свадьбы.
— И чья версия правдива? Кому веришь ты? — голос дрожит. Тётя обещала мне всё объяснить, но запутала ещё больше.
— Зная сестру, и то, что было дальше, — медленно, словно нехотя, говорит Вера, — я верю Алексею.
И как бы мне не хотелось поспорить с ней, понимаю, что, наверное, она права. Вновь разворачиваю фотографию к себе. Вера молчит, давая мне время обдумать услышанное, я же разглядываю отца. А ведь я почти не помню его таким: весёлым и улыбающимся. И это, несмотря на то, что в тот момент его любимая девушка встречалась с его лучшим другом… получается, тогда он нашёл в себе силы «отпустить» её? Понадеялся, что они будут счастливы друг с другом, и отступил в сторону? Подобный поступок никак не вяжется у меня с тем, каким я знаю его большую часть своей жизни. Когда всё изменилось?
Я смотрю на отца и вспоминаю, что когда-то он также улыбался мне. Мы жили в родном мамином городке, в квартире, где она провела своё детство. Бабушка уехала в деревню, Вера, будучи студенткой, наведывалась к нам лишь на каникулы. Мама была строгой, скупой на эмоции, зато отец откровенно баловал меня. Больше всего я любила лето: приезжала Вера, и по выходным мы втроём ходили гулять в центральный сквер. Папа разрешал мне надеть самое красивое платье, несмотря на ворчание мамы, что я обязательно его испачкаю, сам вплетал мне в косички разноцветные банты.
Мы всегда брали с собой стеклянную литровую банку. Днём возле сквера стояла машина, с которой мороженое почему-то продавали на развес. Отец покупал полную банку, продавщица давала нам длинные плоские деревянные палочки. Мы шли к ближайшей скамейке и съедали ровно половину. К моменту возвращения домой, мороженое таяло, папа разливал уже жидкое лакомство по стаканам, а Вера добавляла в него свежие ягоды или измельчённый шоколад. Она же и придумала название этому, по словам мамы, «недоразумению», — «размороженный коктейль». Когда Вера уезжала, мы гуляли с отцом вдвоём. И ведь нам было хорошо.
— Помнишь «размороженный коктейль»? — спрашиваю я, украдкой проходясь пальцами по увлажнившимся глазам.
Вера кивает, расплывается в улыбке, а в её глазах появляется выражение бесконечной нежности. Она прикасается кончиками пальцев к фотографии, чуть поглаживая её край. Произносит тихо:
— Рада, что ты тоже помнишь. Мне казалось, ты совсем забыла, каким он был. Я и сама почти забыла, — ещё тише добавляет она.
Я слушаю Веру, и меня словно током бьёт. В её голосе, взгляде, выражении лица сконцентрирована целая гамма эмоций: нежность, сожаление, боль. И я понимаю, в этот момент она думает совсем не обо мне. Как я раньше не замечала?
— Господи, Вера, — выдыхаю я. — Ты любила его? — она вздрагивает, поднимая на меня взгляд, в котором мелькает испуг на грани с паникой. — До сих пор любишь… столько лет… — я сама не могу поверить в то, что говорю.
— Поля! — Вера выглядит настолько перепуганной, что кажется ещё немного, и грохнется в обморок. Но именно это её состояние окончательно позволяет убедиться: я права в своей догадке. — Поля, — сделав пару глубоких вдохов, она всё же берёт себя в руки, — обещай, что никогда и никому ты не скажешь…
— Конечно, — киваю ей. — Надеюсь, ты сама когда-нибудь скажешь ему.
В глазах Веры на мгновение вспыхивает огонёк какой-то безумной надежды, но почти сразу пропадает. Она качает отрицательно головой, произносит с горечью:
— Это невозможно. Давай закроем эту тему, — добавляет торопливо, видя, что я собираюсь возразить. — Да и не об этом сейчас речь.
— Хорошо, — соглашаюсь я, понимая, что не имею морального права лезть к ней в душу. — Я поняла, когда всё изменилось, — возвращаюсь к основной теме. — Переезд?
Вера лишь вздыхает в ответ. Переезд…
Мы переехали в «большой город» в начале девяносто второго. К тому времени Советский Союз развалился, зарплату родителям постоянно задерживали, а чуть позже отец и вовсе попал под сокращение. Родители всё чаще ругались. Вернее, мама кричала на отца, упрекая его в том, что он не может прокормить свою семью. Он молча сносил её истерики, берясь за любую подработку, что сулила хоть какой-то заработок.
Не знаю, чего мать ждала от переезда, но и на новом месте оказалось не лучше. Мы поселились в старой захламлённой квартире, оставшейся отцу от его бабушки и деда. Мама без труда устроилась в школу, но зарплату давали редко, порой и вовсе не деньгами, а никому не нужными вещами. Отец перебивался случайными заработками.
— Алексей рассказывал, что случайно встретил Володю примерно через полгода, как вы перебрались сюда, — вновь начинает говорить Вера. — Делить им, по сути, было нечего, все повзрослели, былые обиды остались в прошлом. В общем, они возобновили общение. Потом Володя каким-то образом получил первый заказ на то, чтобы пригнать японскую иномарку из Владивостока. Привлёк к этому делу своего старшего брата, отца твоей подруги, — поясняет она, — и Лёшу. За первой машиной последовала ещё одна, и ещё. Уже через год они работали сами на себя.
Я помню то, о чём говорит Вера. Помню как отец всё чаще стал уезжать в «командировки», из которых с каждым разом возвращался всё более замкнутым и раздражительным. Он почти перестал улыбаться, перестал проводить со мной время… зато у нас появились деньги, новая квартира, мы с матерью впервые съездили за границу.
— Как мама отреагировала на Володю?
— Они не общались, — отвечает Вера. Усмехается горько: — Мы думали, что они не общались.
Понимаю, что Вера подошла к ключевому моменту. Сама не замечаю, как из-за внутреннего напряжения пальцы сжимаются в кулаки. Интуиция подсказывает, что не стоит слушать дальше. Но я слушаю.
— Всё рухнуло в девяносто шестом, — с дрожью в голосе продолжает говорить Вера. — К тому времени их общий бизнес разделился на три направления: Володя контролировал торговлю машинами, его брат — автосервисы, а Лёша занялся развитием охранной фирмы. Володя сам уже редко мотался во Владивосток, только если получал заказ на особо дорогую машину или крупную партию, тогда да, контролировал всё лично. В начале мая он попросил Алексея съездить вместо себя. Сказал, что сам не может из-за проблем в семье. Лёша согласился. Он должен был улететь тринадцатого.
Тринадцатое мая. Я вздрагиваю, услышав эту дату. В тот день отца чуть не убили. Не свожу глаз с Веры, боясь пропустить хоть слово.