Голограмма сменила силуэт на чистом роге. Бросив вкось взгляд, Арагонда не заметил ни намека на настырность, которым раньше пестрил сын. Хотя ему понравилось, что Иридий задал незаурядный вопросы.
— А ты поверишь, что душа, что лояльность — это информация в несовершенном сосуде?
Глаза Иридия утомленно нахмурились. Он коротко вздохнул. И снова пауза. Арагонда приметил, что Иридий предпочитает молчать, когда он рядом. Хотя всё казалось сейчас таким неоднозначным. В тишине сын понял, что должен что-то сказать.
— Я верю в жизнь. Я верю, что её можно осознать, — отвечал он вяло и приостановился, чтобы подчеркнуть слова, — но уж точно не подстроить под себя.
И опять Иридий примолк. Арагонда вдруг решил, что сына раздражает их беседа без ощутимой темы. В лице Иридия “они говорят не о чем”. Потому наследник нервничает. Он улавливает чуждость и отстраненность, которые теснятся в разуме.
— Ты забыл, как можно управлять мотивированными, — подметил Арагонда с забавой.
Высокий трон никогда не горбился. Ступеньки ни разу не пустили трещину, как и рог хозяина. Провода всегда пахнут свежей резиной и живо скачут, а голограмма в колоне ясна, как отцовская улыбка. Та самая, от которой уже подташнивает. Слепленная навеки улыбка насмехателя.
Через мысль сын продолжил:
— Расчеты не помогут управлять дарссеанами. Вспомни Наиду. Да, она осталась, но не подстраивалась под тебя.
Тогда Иридий понял, что всё-таки неприкрыто дерзнул. Комната опять застыла, мерцая одним светом голограммы. И вновь настала тяжелая тишина. Иридий чувствовал тревогу и раздражение от бесконечной внутренней борьбы, а сердце повелителя в очередной раз одичало:
“Все-таки ещё не время информационной души. Идея не может проникнуть в сознание. Какими же должны быть невообразимыми такие вычисления”.
Когда список перестал листать по пуху, Иридий начал уже волноваться, что действительно сказал лишнего. Как вдруг зал пронзил шорох дверей. Они отвлеклись. Ютий удивленно привстал, бросив взгляд на Иридия, но потом без смущения проклацал до трона. Покрытый легким инеем, он пускал по полу белую стружку. У трона Ютий поклонился повелителю и уронил капли хладагентной воды.
— Ютий, я слышал, что произошло, — утвердил Арагонда. — Искренни рад, что ты не пострадал.
Сын приподнял бровь.
— Благодарю, повелитель! — скромно провозгласил Ютий.
То, как сын подозрительно хмурится на визитёра, настерегло Арагонду.
— Скажи, Иридий, что вытворяет "Орден"? Зачем ему нападать и разрушать хранилище? Именно то, где хранится хладагент для наших исследований и разработок? Сомневаюсь, что им не хватает программируемого топлива в биопроизводстве!
Наследник устало вздохнул.
— Я откуда знаю? Моя сфера — благосостояние, владыка. Про биопроизводство могу рассказать лишь то, что "Орден" учредил новый проект. Искусственных дев оставят обычным гражданам, а клонировать будут тех, кто находится в зоне риска и не успеет уплатить налог, а настоящих самок хотят использовать как элиту и для элиты.
Тогда повелитель удивился. Он будто уловил осуждение в голосе сына.
— Тебе не нравится идея, — констатировал владыка.
Впервые Иридий согласно качнул головой.
— "Орден" может обострить неравенство, — приметил сын с упорством.
— По мне так ход смелый, — похвалил Арагонда. Иридий пораженно хмыкнул, но потом остыл, будто все в порядке вещей. — "Орден" решил побрезгать качеством для толпы.
Но ты прав, они сильно раздувают благо. Пока их модель будет жизнеспособна, но потом отвергнет само время.
Стружка возле Ютия начала стухать. Хладагентные капли таяли и растворялись. Иридий углядел, что Ютий до сих пор не снимает шлем, а Арагонда ему потакает. Стало досадно и ещё тревожней. Он почувствовал, что робеет, как девица, когда вспоминает беседу с Вансианом.
— Ютий, — обратился повелитель. — Что ты думаешь о такой системе благосостояния?
Наследник навострил уши. Ему стало неистово любопытно.
— Хотят большего, пусть добиваются! Борьба воспитывает силу воли, — грубо воскликнул Ютий.
На такие слова Иридий до боли стиснул зубы. Но больше всего его бесила довольная рожа отца. Хотя Иридий давно понял, что лишь такие ответы Арагонде окажутся по нраву. Но сам наследник не мог смириться и принять их.