Отчего-то он вернулся в прошлое. "Вчера" сохранилось мелком. Трон не отпускал, сковывал своими проводами. От колонны болели глаза. Он размял ноги, разок взглянул за окно. Свет чуть не прожег глаза. Он едва видел, как снежинки падают на парящие острова, как будто редкие капли дождя незаметно проносились у глаз, ослепленных ярким солнцем. Эти мелкие крапинки. Редчайшие снежинки. Они напоминали шарики в цилиндре термометра. Внутри жидкость греется, либо мерзнет, а комочек поднимается, либо опускается. Оно меняется, а ты понимаешь, когда тепло, когда прохладно. И тут эти снежинки падали в ясный солнечный день, как будто намекая, что улица согреет. Они звали. Но трон не отпускает.
И сейчас за окном ясно, так мирно, спокойно. Подстать пустоте или хотя бы покою. Хоть теперь они должны быть вместе.
Арагонда накинул капюшон, застегнул черный плащ, посадив клёпку на большом кольце в гнездо у длинной петли. Кольцо ударилось о ванадий, лязгнуло и повисло. Повелитель расправил плечи. Петля растянулась, чуть продрожала. Простой плащ скрыл символика знати из красных вьющихся стеблей. Капюшон уронил на стекла шлема тень.
Волны шуршат у обрыва. Повелитель покинул замок тихо, незамеченным, и сразу же попал в глубокий скрипучий сугроб и с детской неожиданностью заметил, как свет роняет лучи на пестрый, будто с ворсинками, снег. Обычно сугроб ровный, а солнце играет блесками по белому гладкому покрывалу. Но тут нет светового озорства. Только петли махрового полотна. Снег словно гранулирован, обветрен, пушист или нанизан на ёлочные иглы, чем рождает интерес. Арагонда вспомнил. Ночью он слышал завывания вьюги, редкий гром, видел за окном белые потоки. Ветер, что сносит деревья, мог даже сбить парящие глыбы, но их побеждали лишь раз мощные хладагентовые бури. С тех пор Арагонда перестраховался.
Леветирующий лимузин прошмыгнул за ворота. Магнитные потоки от прыгающих шпал чуть потянули к себе. Преодолев их, Арагонда проклацал в депо. А снег скрипит, как пенопласт, верещит, словно ржавые качели или шуршит, подобно коже свежепошитого костюма. Звуки слаще музыки. Но их поглотил поезд, что прибыл из центра. Арагонда оплатил билет через доспехи, зашел в вагон, нашел место, где одному можно присесть. Поезд тихо поплыл.
Пока деревья бегают в янтарном стекле, Арагонда с досадой вздыхает на то, что днем плоды прячут своё очарование. Повелитель, сидя у высокого окна, смотрит на плывущие ветки и подсознательно будто ждет, что в кустах, на мгновенье, промелькнет Наида. В тяжёлые дни он невольно ощущает, чего решился, но не понимает: то ли рад этому чувству, то ли проклинает. Просто сейчас он леветирует на поезде, который построен ради неё. Сначала строительство путей был поводом лишний раз прочесать лес, а теперь Арагонда сидит с надеждой, что эта дорога приведет её обратно, что Наида благополучно сядет в вагон с уже подросшей дочерью. Анида. Он так хотел увидеть уже зреющую деву.
Поезд плавно остановился. Древесные столбы сменили кабаре, магазины, дома на вершине пустого холма. Мелкие окошки запятнали здания, как плоды, ожидая тьмы, чтобы засиять с очарованьем. На своих ветках магазины держали вывески, а кабаре — закругленный козырек.
В вагон зашли. Один дарссеанин чуть не свалился у ног повелителя. Его подловил молодой и низкий. Их доспехи шаркаются, потом скрипит кожа. Молодой дарссеанин усадил нового соседа и привстал около него. Арагонда чуть потеснился к окну. Как вдруг повелитель узрел, как двое с символикой стражей прильнули к поручням. Они отстраненно посматривали, будто что-то знали, переглядывались и явно пошептывались на личном канале. Арагонда с интересом перевел взгляд на подсевшего. Он увидел позолоченный орнамент на плечах, пригляделся к символике.
— Вансиан? — удивился повелитель и даже не заметил, как поезд вновь поплыл по магнитным рельсам.
Слова просочились сквозь фильтр. Сосед лениво оторвал голову от спинки кресла.
— А-а? — неоднозначно произнёс.
— Вы знакомы? — буркнул молодой дарссеанин. Арагонда посмотрел на него. Увидел ту же символику, усомнился.
— Да? Мы знакомы? — растянул подсевший. Тогда повелитель понял, что тот пьян.
— Нет. Скорее всего я обознался, — уклончиво ответил Арагонда. Пьянчуга снова уронил голову на спинку.
— Неужто? — возник молодой. — Тогда как угадал имя?
Арагонда удивленно торкнул, снова перевел взгляд на подсевшего, застыл в замешательстве.
— Но-о, — добавил, не осознавая, кто сидит перед ним. В потемках просочилась мысль, что его разыгрывают. Однако с чего вдруг?
Тогда Арагонда встал, начал трясти старика, говоря:
— Вансиан? Это ты? Почему пьян?
Старик с яростью прорычал, попытался отбить руку.
Молодой дарссеанин пнул повелителя. Капюшон спал. Старика загородили доспехи, которые явно прожили на свете год иди два.
— Убери лапы, — рявкнул молодой и потянул руку к примагниченной рукояти. — И вали, а не то отрежу рог и брошу вместе с ним в чан с молочной краской. Будешь ходить с цветом белых смердов.
Голос шуршал с искажениями, словно молодой специально подделывает его через фильтр брони. В вагоне пассажиры осунулись.
— Не красиво щебечешь, — сделал ему замечание пассажир в носу вагона.
— Почисти фильтр. Слова шепелявят, — грубо оскалился молодец.
Арагонда издал смешок. Чем-то ему понравилась такая дерзость, такая тонкая и безрассудная игра, ведь сравнить имперца с белым смердом во время оккупации “Ордена” мог только смельчак. Повелителя не раз забавляло то, как быстро слово "белый" стало бранью, хотя отрезанный рог в оскорблениях — экзотика. Его вполне могли избить, как неотёсанного дикаря.
— Ютий, — произнес старик, едва поднимаясь. — Пошли. Не тычься.
— Стоять! — приказал Арагонда и приковал к себе внимание всего вагона.
Старик застыл и тут же упал в кресло. Он понял, что услышал знакомый возглас, невероятно колючую надменную нотку в слове, но сквозь хмелённую пелену в памяти не мог всплыть образ.
— Хорэ указывать! Во владыки подался? — грозно юркнул Ютий.