На её стоны разум ответил:
«Ещё не осознала, что мама не придёт?»
А мысли жаждется, томятся в мозгу. Дать им волю он не решается. Он только раздумывает над тем, где можно найти тело Наиды. Арагонда аж но вызвал Вансеана, но старик до сих пор не пришел. Куда же он делся?
Анида всплакнула. Снова протряслась, чуть взвыв от холода. Раньше он не мог подумать, что стоны так колко въедаются. Глаза нахмурились, спрятались от карающего цвета боли. Забыл он про сострадание, забыл эту бестию, как о собственном духе, которого потеряло время.
Повелитель прилег на капсулу. Обнимая стекло, Арагонда видел, как девочка немощно трясётся. Теперь свет бил в глаза, будто просачивался сквозь кожу. Веки начали процеживать слезы. Повелитель сщурился с силой, клюнул в сиянье, втерся. Раньше он ощущал пустоту, поэтому подпитывал душу. Он хотел достичь равновесия, но в итоге черпнул слишком много.
Отчего-то нос уловил запах Наиды. И в миг боль пустила искру по нервам: капсула, тепло света — все, что он может дать. Чувство безысходности давило. Если бы это было возможно, если бы он мог отдать… Арагонда чувствовал, что не выдержит новых стонов, что может сорваться. В голове чередовались Анида, Наида, боль. Тогда повелитель осознал, что опробовал на себе горькую силу привязанности. Это то, что получил он. Тело смешало ингредиенты, а сознание изобрело безумный коктейль. После слёз растекалась радость.
Теперь хотелось смеяться. Пусть эта сила стара. Её суть давно вскормлена. Но сейчас она засияла по новой. Раньше Арагонда не брал в расчёт силу связи. Может поэтому она охмурила и заставила страдать. Эта внезапная привязанность к Аниде, что воля раньше не брала в расчет — она пугает. Но также будоражит, как никогда. Арагонда ощутил, что перестал быть наблюдателем. Чувства эти подобны глотку воздуха для утопающего. Он снова живой. Но надолго ли?
Скепсис подсказывает отбросить её. И не брезжит. Потому что дорога к цели меркнет. Страдания, тревоги, боль окружили. Нет в юных глазах больше забавы. Ушёл куда-то шаловливый смех — то, что протоптало путь. Всё сосредоточилось на боле Аниды. О нагрузке рассудка он совсем позабыл. И ум не мог подчиниться. Потому что пока Анида так лежит в капсуле, так дрожит, она удерживает мысли в капкане. И эту клетку построила всего одна уникальная связь.
Повелитель отпрянул от ребенка в смятенье. Он внезапно ощутил леденящий душу ужас. Цель, что намечена — первостепенна. Она держит путь за голосом, к зову воли. Но теперь смещается. Так не должно быть. Внутри что-то содрогнулось: "Лишь бы не потеряться, пока дитя рядом", когда подсознание держало мысль, в которой страшнее всего потерять её. Повелитель яро чувствовал, что оболочка боится остаться без своего коктейля.
4
В тронном зале не паринки. Голограмма не красит холст до тех пор, пока не макнет из сети кистью в электронный фон. Узор на потолке темнится и собирает свежую пыль, а трон набит кишками из умерщвлённых проводов. И пусть шторы горят на прямых лучах, норовив вспыхнуть, повелитель никого не подпустит к окну. Для него некому собрать ткань в хвост. Нет больше в этой Вселенной никого.
Ярится кровавое пятно на ткане, когда повелитель созерцает и, вглядываясь, блуждает, а пока Варфоломей бредёт к трону, видит, как владыка вяло поглаживает ванадиевый фильтр, будто в раздумье расчёсывает усы. Через минуту первая ступенька ставит шлагбаум. Глаза падают с трона, будто боятся встрять. Советник без энтузиазма дарит поклон и слышит, как повелитель нехотя отлип от спинки трона.
— Не нашли Наиду, — тут же утвердил Арагонда. Произнес вслух догадку.
— Прошу прощенье, повелитель, — подтвердил советник на полуслове, перебив, потом запнулся. Арагонда позволил ему продолжить. — В лесах никого не обнаружили. Солдаты нашли несколько зон, где есть палёные трава, обгоревшие ветки, пепел, чёрные линии от удара молнии. Однако ни в одной нет трупа.
— Ты считаешь, что Наида мертва? — спокойно задался вопрос.
По тону повелитель казался таким же уверенным и решительным. Варфоломея не отпускала мысль — то, как Арагонда хладнокровен.
— Я бы хотел сделать ошибку, поверьте. Но не бросит же мать дитя. К тому же, если… бред девочки хоть отчасти правдоподобен, то Наиду могла убить молния, — напоминал Варфоломей об опасениях повелителя, не желая.
— Многие выживают от удара молний, — спорил Арагонда, понимая, что теперь сам упивается отрицанием. — Ты забыл, что природа одарила нас особым строением, который не раз помогал выкарабкаться после раскатов молний?
В каком-то смысле Арагонда хотел, чтобы Варфоломей подтвердил его мысли. Но тогда усомнился бы в разумности советника.
— Грозы тем днем были мощные, а Наида слаба с рождения, — скептично он опроверг довод повелителя.
Слово «слаба» кололо по нервам. Повелитель захотел рявкнуть на советника, но спохватился, решил остаться благоразумным. Хотя Наиде был бы неприятен такой вердикт. Она годами боролась, чтобы доказать свою силу, но смысл обижаться на Варфоломея, если теперь дарссеанки нет. И, несмотря на горечь, скепсис Арагонды соглашаться: «Да. Она была слаба».
Советник недолго помолчал, поникши, будто поклевывая себя, а затем всё же процедил:
— Знаете, простите, но сегодня в лесу мне показалось, что мы воспринимаем бред младенца в серьез, — дерзнул Варфоломей, на что Арагонда в удивлении чуть ли не сорвал дыхание. — Может, этот дарссеанин навалился, чтобы спасти самок от молний. Анида ребенок. Она могла не так понять ситуацию.
— Посреди ночи? В лесу? — повысил Арагонда голос.
Советник дрогнул, с испугом прошуршал фильтром и смягчающе договорил:
— Тогда, может Наиду ударила молния и, она, до сих пор пытается прийти себя. Да, мы тело не нашли. Но её мог принести к себе в доме гордый дарссеанин, который спас плодоносную деву в блудную ночь. Анида, быть может, испугалась и побежала за помощью после могучего раската. А потом Наиду, например, мог увидеть и спасти Вансиан! — добавил Варфоломей в конце достаточно оживленно, будто зацепил искру проведения.
— Я искренне надеюсь, — присоединился Арагонда, уже стухши, с горечью.
От такой интонации Варфоломей прокряхтел. Повелитель будто поддавался утешению. Варфоломей недоумевал: "не по Арагонски это". Тот повелитель, что он знает, ведёт себя совсем иначе. Куда-то делись уверенность, беспринципность и беспристрастие.
Арагонда притих. Разговор его утомил. Разум начал отдалятся, отпуская ненависть. Сейчас в уме он идёт. Представляет дверь. Как она открывается. Как сияет стекло капсулы и купается в солнечных лучах. Как завывает в блаженстве волны, когда понимают, кто стоит перед утробой.
Но к вечеру солнце проглотил горизонт. Стонущие волны растягивали ужас от темноты и одиночества, а лихорадка неустанно морозила, отчего ощущалось, что подсознание подцепило недуг, болезнь на всю жизнь. В капсуле опустошенные глаза видели цветные волны, которые перевали сиянье стонами. Слабая искра рассудка слегка улавливала, к какому цвету принадлежит её недомогание, озноб, страх, тоска. Как только Анида осознала, к чему тоска краснеет, заслезились глаза.