От неожиданности Наида раскрыла глаза. Тело окотило неприятным жаром, когда мысли оголили искру от испуга. Наида прошоркал спину, приподняла груди, талию, привстала, чтобы охладиться. Родимое пятно у пупка выглянуло из воды. Она старалась тихо и ровно дышать, чтобы не подавать виду.
— Вот что я вам скажу, — произнесла Мейпс уверено и гордо. — Мы живем в жестокое время, когда число самок в стране приравнивается к запасу богатств. Мы, матери, превратились в драгоценности. А наша империя — самая богатая. Она несравнимо богата по сравнению с землями "Ордена". Да, их земли больше, но соотношение дарссеанок и дарссеан намного хуже. Так что мой вердикт ясен: "Орден" нападает на империю, чтобы присвоить нас — плодоносных дев, главных материей империи.
Мейпс произносила речь так гордо и восхваляюще, что дарссеанки тихонько хихикали. Однако смысл слов всё равно тревожил.
— И всё-таки их закон ужасен, — начала черноволосая. — Ясно, что "Орден" хочет сгладить рождаемость и смертность, но я не могу представить себя, то, как в 20 лет рожаю ребенка. Я была такой хрупкой, тоненькой и мелкой.
— Именно! Лично я в 20 лет была ростом метр шестьдесят. Не больше, — добавила рыжая и подтверждающе покивала.
— Все были! — возбужденно подтвердила подруга. — Как только представлю, как огромный двух-трех метровый бугай касается меня, тут же бросает в дрожь. А сейчас, — она демонстративно встала и прокружилась в воде. Над синей границей вырисовывался небольшой живот. — Смотрите. Я сама кого хочешь раздавлю! А детки. Я жду буквально игрушечного, хрупенького карапуза. Ох, я уверена, от родов в 50 лет совсем другие чувства, чем в 20.
— Наида, скажи, — вдруг обратилась Мейпс. — Твоя девочка же первая? Во сколько ты её родила?
В невозмутимости Наида скрыла трепет.
— В 42 года, — тут же без угрызений ответила и гордо добавила, — но я уже подходила к двум метрам и была достаточно крепкой, если не смотреть на врождённую болезнь. Но все же я согласна с вами. 20 лет — слишком ранний возраст. В такие годы легко получить растяжки или умереть, если родить без операций.
— Да, именно, — подтвердили дарссеанки.
— Арагонда очень умный правитель, раз позволяет нам рожать в зрелом возрасте, — добавила Мейпс, улыбнулась, бросив хищный взгляд на Наиду. Та помялась и увела глаза.
По ляжкам Наида натянула шёлковые трусики. Двух куколок она усадила на тюльпановые чашечки и утянула их ремнём. Рог просвирепел в объятье плетеного полотенца. Распаренное лицо сохло. Кудрящиеся мокрые волосы Наида пригладила зубастой расческой, которая изгибала позвоночник, как зрелый дарссеанский рог. Тогда она глянула на Аниду. Когда девочка натянула майку, рваная рана разбахромила свои нити. Наида втолкнула их и заколола дыру припрятанной иголкой.
— Повелитель, — протянула Мэйпс и почтенно приклонилась, затем с забавой распутно сверкнула глазами. — От скуки решили заскочить к нам?
— Ты же знаешь, не могу пройти мимо и не подсмотреть за вами.
Слегка одетые дамы овили Арагонду, чтобы почтительно спутать. Никто не видел ни тени смущения. Как только Арагонда пробрался к Наиде, та злобно отвела взгляд и продолжила одевать Аниду, пока внутренний голос вопил:
"Даже в бане от него нет покоя"!
— Ты не забыла какой сегодня день? — спросил повелитель. Дочь выпрыгнула из рук. Арагонду вновь осадили. Анида напоминала спичку посреди громадных балок, когда Мэйпс лишь дотягивалась до лица повелителя.
Шлем повис на поясе. Мэйпс тут же чмокнула его в щёчку. Тогда Анида капризно потянулась следом, и Арагонда пригубил её лоб. Похихикивая, девы оставили повелителя.
— Я всегда помню этот день. Никогда не забываю, — бормотала Наида.
— Прости, если обидел. Я только хотел известить — в полдень купол почистят. Тогда ты сможешь зайти к Корагу, погулять с дочерью.
Губы будто заколола запасная иголка.
— А ты будешь гулять с нами в куполе? — решила спросить Анида. Разочарование оставило незаметный след. Отвернувшись, Наида закатила глаза и продолжила натягивать одежду на капризное тело, которое баня словно измазала липким киселем.
— Если к полудню буду свободен.
Румяные щеки заглотили пузыри, а губы показательно набухли. Арагонда не удержал улыбку в сердце, погладил девчушку по макушке, бросил на Наиду взгляд. Дарссенка ответила всё тем же пренебрежением. Тогда шлем вновь сел на лицо, и повелитель покинул их, догадываясь: ещё злится.
Прошли года. В теплые дни Наида таяла, иногда источала холод, временами кутила хитрости, а иногда снова злилась. Но Арагонда никогда не слабел хваткой. Он вел к сладкому моменту, где Вансиану всего лишь то нужно отбросить гордость, приклониться и покаяться за деянья. Капризы элементарны, не сверхъестественны, логичны для догадливых, а она противится, чем-то не удовлетворена.
Но Арагонда не уступал. Он крутил мысль:
"Пока не буду уверен, что Вансиан больше не станет наглеть — не пущу. Не позволю другим вытворять все, что сдумается в моем замке».
Доспехи клацают по коридору. Арагонда пытается отбросить все невзгоды, как ненужную глупость. Следом повелителя ждёт нечто более сложное. Нужно доказать Варфоломею, как пагубно неверение действует на рассуждения. Неужели урок прошлого его так ничему не научил?
Свет экрана отражает дверь к советнику. Громила с желтой молнией поприветствовал владыку, припав на колено. Охрана повелителя окружила дверь. Сейчас Арагонда опустит ручку, а вот печаль никак не спадёт. Эта ссора. Повелитель только позабыл о ней в листах протоколов, а теперь, когда Наида продемонстрировала, что ещё злится, мысли вновь теряют орбиту, падают сквозь слои и трутся. Но повелитель не жалел, что по дороге зашел в сауну. Почему-то просьба Аниды его приятно удивила.
4