— Да, не всем. И я в их числе. Такой же никчемный спаситель. Я пытался отлепить Ванса от рюмки. Никак не получалось. Несмотря на все усилия, а я так старался, что в итоге сам нырнул на дно и захлебнулся, довел себя до нервного срыва. Как же долго я восстанавливал психику, даже Ванс вышел из запоя, чтобы помочь. Но как только все стало налаживаться, Ванс стал снова тянуться к рюмке. Тогда я опустил руки и просто стал присматривать, мечтая, что в жизни есть нечто иное, способное всполошить смертника, мечтая, что придёт новое желание. Потому что сил снова вытаскивать не нашлось бы ни на грамм.
Бормотанье прекратилось. Иридий смотрел, как рядом с гнилью возвышалась нежнейшая Ягада. Скоро она перерастет верхушку молодого дерева, как зрелая плодоносная дева. В Иридии зиждется мысль, как только он представляет загадочный галактический свет невинных глаз в сантиметре от собственных, а потом воображенье спускается к спелым губам. В мечтах она всегда обольстительна, как горящий в ночи очаг. Оттого Иридию больно, что благородный восхитительный саженец находится у гнилого термитного дерева.
Целый день наследник чувствует, что Ягада избегает его и держится Ютия. Но почему? Как странен взгляд девы, когда Ютий рядом, как необычны были её слова после кабаре, будто восхваление. Вдруг Иридий понимает, что будет всегда страдать. Ею метаться и не понимать чувства к Ютию. Но страшнее всего оказалась мысль, что Ягада станет врагом.
Взгляд Иридия невыносим, колок. И снова девушка ощущает, что находится под пристальным взором. Её страшила даже мысль оглянуться, потому Ягада внимала только могилу и Ютия. Иридий теперь кажется далек. Не её уровня. Не её статуса. Ягада чувствует это подсознательно.
— Что-то не так? — вяло спрашивает Ютий, ощущая её сдавленность.
— Не могу выдержать натиск, — ответила, окатила глаза и кивнула за спину.
Слегка сменив угол, шлем подловил пристальный взор Иридия. И вот Ютий стоит неподалёку. Ему не смешно. Ютию плохо. Скорее даже дурно. Теперь он хочет не битвы. Если ненависть — форма страдания, то Ютий давно переступил её. Тот день случился. Его замяли. Но старик никуда не делся. Никуда не исчезла правда. Её просто затёрли, как карандаш ластиком. С детства Ютий видел, как разлагается Вансиан, глядел на ненависть со стороны, на то, как старик не мог ничем стереть истину, чтобы жить дальше. Вот и появилось разочарование. Где справедливость?
— Ты часто сторонишься Иридия, — подчеркнул с усталостью. Сейчас все эмоции жадно высасывали силы.
— Никогда не знала, что до такого дойдет. Мы смолоду всегда были вместе.
— Но не сейчас, — приметил Ютий.
— Не сейчас. Прозвучит странно, но я боюсь властных мужчин, потому что они больше любят владеть, чем уступать.
— Думаешь, он властен?
— Чувствую. И не удивлена. Ему многие подчиняются, раньше все лишь таили надежду, говорили наследник, а сейчас будто готовы сейчас-же усадить на трон. Да и сам Иридий будто жаждет в него запрыгнуть.
С громом в фильтре и одобрением Ютий хмыкнул. Ягада его пихнула, а потом осеклась, будто непристойно повела себя у могилы. Оба печальных глаза упали к надгробию. Трескучий сознание день ещё не ушел из памяти. Стены бака сдавливают, дрожит тело от холода, разум не покидает ужас, потому что боится потерять себя. Как только наследник пробьет последнюю стену и возымеет над нею власть, то не останется выбора. Иридий ею будет обладать, как товаром. Даже сейчас Ягада подвластна ему из-за близости, потому сопротивляется, избегает, игнорирует. Отчего-то не спадала уверенность, что Иридий подавит её, изменит, лишь бы воспользоваться. Быть может все дело в предчувствие, в подсказки из глубин, что он двуликий и не такой, как раньше.
Но Ягада сомневается, во власти ли дело. Она улавливает, что боится чего-то другого. Чего-то ещё. Зато она как некогда чувствует близость к Ютию, будто никто более не спасет, не поймет и не поддержит.
Глава 12 Цена предательства
1
Насытившись светом, трава у набережной озеленилась. Деревья раздули под солнцем сочное брюхо плодов. Лучи проявили небо, пригрели воздух, иссушили стружку хладагента. Теперь ветер сух, не несет пара, и только разглаживает облака. С младенцем в руках, худощавая, Мэйпс наслаждается редкой прогулкой под солнцем. Наслаждается с тоской. Нет в мире чувств, чтобы описать горе потери и счастье исполненного долга. Никак не описать то, что под солнцем горькая досада бросает с сердца тень. Дева, наблюдая за карапузом, как некогда ощущает: это последний выношенный ребенок на рассвете её жизни.
Солнце припекает пятна, заставляя изнывать от жары, жжёт волосы, выцвечивая рыжую солому, и играет с рогом, бросая ослепляющий луч на ванадий. И, как только дарссеанин с желтой молнией накрывает их тенью, Мэйпс с облегчением передаёт ребенка. Затёкшая рука изнывает, но отпускает боль после гулкой дрожи. Легким одеяльцем Тирерий укрывает нежное личико малыша от всевластного светила. Теперь он гуляет с младенцем в ванадиевых руках.
В конце набережной жужжат машины. Их ровный строй левитирует к мосту, чьи столбы таранит речка. Там от плит растут молодые деревья с тонкой талией. Их листья напоминают пушистые локоны, но розовые и острые, будто заточенные мелкозернистым камнем. Мэйпс сдерживает смех, но умилённо лыбится, пока Тирей называет кружки, куда будет водить сына.
— Ох, раздул ты аппетит, дорогой. Варфоломей также решал, куда будет ходить Яшкий. И ни в какую не слушал, когда я предупреждала, — приметила в конце дева.
— Это исключение. И Яшкия можно понять. Я бы то же не захотел стать ученым. Вдруг начнется династия, где нужно искать мифическую частицу, — сострил Тирей, решив, что глупая шутка лучший спутник легкой беседы.
Тут Мэйпс любезно посмеялась. Они остановились у моста, продолжая ворковать. Прижимая сына, Тирей на секунду взглянул на тягучие набеги, которые так лениво создаёт ветер из облаков. Посреди реки стоит островок с пышными зелеными кустами и без единой холодной стружки. Только под мостом, где развивались сильнейшие волновые наросты, в тени витает легкий белый туман, ныряющий в жирные капли, что блестят серебром. Казалось, в воду добавили бутыль масла и теперь стихию разрывают две неравные среды.
Тут их единение прервал писк из эфира.
— Новое задание? — спросила Мэйпс, когда Тирей вслушивается в слова.
На некоторое время он немеет. Мэйпс чувствует тревогу. Тирей съёживается, будто в объятии пытается уберечь ребенка, затем передает сына ей.
— Мы уходим, — произносит он с горчинкой в тоне.
Дарссеанин подхватывает Мэйпс и ведет прочь от набережной.
— Приказ от сына? Что он сказал?
Тирерий нем.