Ютий трясся: голос пробивает слезы, хрип старика безумно жалок. Коробит, убивает. Ютий страдает, корит себя, ибо не может согласиться. Ведь Арагонда ничего не сделал. Он только держался за жизнь.
Пока вина разъедает, вдруг, как оправдание, Ютий вспомнил слова повелителя:
"Помни. Нейронные пути ты создаешь сам. Если ты стимулируешь в себе выработку "гормонов счастья", то не отбираешь у других. Их страдания из-за твоего счастья — не твоя вина. В глазах страдающих ты всегда будешь эгоистом".
Ум не позволил произнести эти слова. Старику они могли показаться кощунством. Стоило бы Вансиану сказать, но не напрямик, не через призму Арагонды. Сказать стоило — подсказывало ощущение. Но Ютий не позволил себе раскрыться. В подсознании хмеленный и упертый Вансиан напоминал зверя, который не любит, когда посягаются на его территорию. С тех пор, как в жизни превознеслась привычка скрываться, выживание затянуло всё естество и даже глубины духовного. Всему приучили с детства. Естество просто не привыкло оголяться.
Теперь Ютий сидит в неистовом бессилии и думает, как объяснить добровольной жертве, что виноват твой мозг?
"Мол, нечего страдать. Смени взгляд и нейронные пути".
Как не скажи, для старика эти слова всегда будут оправданьем игр с Наидой. Как будто ты оправдываешь насильника, который посягнулся на дочь, поощряя прощение и бездействие, когда у тебя отнимают счастье. Вансиан не принимает мир, в котором такое поощряется, а Ютий едва силится, сдирая ржавчину со дна.
3
Стук в двери всполошил его. Ютий быстро накинул шлем и разрешил войти гостю. Он ёкнул, когда понял, что сам повелитель переступил порог.
При виде комнаты у Арагонды необычно дрогнул вздох, в глазах зарябило от льющегося света, который сотворил один за другим знакомый образ. Шторины играли с лучами солнца, будто на свету блистали брильянты. Трельяж Наиды ловит эти искры и держит Ютия в отражении. Некоторые детали доспехов валяются у спальницы. Ютий недодел одну перчатку, оба наколенника, усиливающие ванадиевые пластины на груди. Теперь ученик светил молодой лелеющей кожей, небольшими коленями и немощной грудью, как того представлял Арагонда.
Повелитель откинул шлем за шторины спальницы. Печальный взгляд он сменил на неизбежность и холодную сосредоточенность. Ютия окатило ожидание. Отчего-то начало донимать легкое беспокойство.
— Я пришел, чтобы самолично сказать, — провозгласил Арагонда, а потом добавил, нашептывая, — никто не подходит, — в паузе задумался и процедил, — не на такое.
— Моё внимание с вами, — тревожно ответил ученик. Он заметил, что повелитель пытается собраться, будто обдумывает подход или слова.
— Твой старик, — начал Арагонда, но запнулся, а потом после вздоха продолжил. — Стража нашла бездыханное тело на полу в баре.
Фильтр Ютия прошелестел. Он тут же отвернулся. На секунду комната окаменела. Ютий взялся за шлем, намереваясь снять, но потом снова застыл. По ванадию пробежалось эхо стона. Ученик затрясся, опуская на лицо намордник.
Стоя недолго в тиши, Ютий вдруг побрел к трельяжу. В отражении он приближался и рос. У Арагонды восстает образ, как Наида изящно прихорашивает пряди. Запах её волос бьет в нос. Как вдруг Ютий треснул по столу трельяжа. Арагонда встрепенулся, затем дрогнул, намереваясь подбежать, чтобы унять ученика, вот только тело не поддалось секундной мысли. Нечто его отговорило. Возможно, именно та боль, тот гнев, которые выходят за ударами.
Дарссеанин необузданно долбит по столешнице, проламывая её к полу. Дерево хрустит, будто жалобно верещит. Ещё два сильнейших удара, и стол треснул. Со скрежетом дерево свалилось на пол. Устояло только зеркало, снимая застывшее отражения. И снова комната окаменела. Отражаясь в зеркале, Ютий въелся в собственный силуэт. Он прикусил губу под шлемом, разрываясь от скорби и боли в руке без ванадия.
Арагонда слышит тихие стоны и плачь, глядит на обломки под ногами Ютия. Щемит сердце, будто там, под ними, лежит сама Наида.
Вдруг ученик шепчет:
— Что я могла сделать? — произносит будто мольбу.
Пока он невнятно шепчет и дрожит, Арагонда тонет в замешательстве. Прислушавшись, повелитель пытается разобрать невнятный шепот, чтобы ещё раз уловить ту мольбу. Что-то волнующее он там запечатлел. И вот Арагонда стоит. Чутко всё слушает. Но на каждый новый стон сильнее порицает себя. Он смакует губы, трясёт головой, превозмогая, затем подходит к Ютию и кладет руку на плечо.
Мужаясь, Арагонда собрал мудрость и заговорил благородным тоном:
— Ты знаешь, что может сейчас сделать.
Вдруг Ютий клюет повелителю в грудь, обхватывая, обнимает. Момент насколько неожидан, насколько безрассуден, нагл и храбр. Запах Аниды бросается на ум. Арагонда учуял его и опешил. Затем, вспоминая плачь Наиды, он кладет руку и обнимает. На получас в зеркале застыло отраженье.
Хладагентный пар сгущается над свежим надгробьем. Всматриваясь, Ютий не шевелится. Шлем улавливает, как на ветру шуршат зрелые плоды звоном колоколов, и ласкает уши динамиком. Стружка пара обволакивает ноги, трет свежий грунт, который сегодня примерзнет, завтра покроется инеем. Но потом могила так же зацветет синей жухлой травой, как тропа на холме.
У траурного надгробия Ягада не покидает Ютия. Дева благоразумно молчит, иногда светит чистым и нежным, но сожалеющим взглядом могилу, где закопано опустошённое пристанище.
Все почести умершиму Иридий отдал с виной и смирением, ибо все страданья, в которых он причастен, старик унес с собой. Наследник поднял глаза на холм с могилой и заметил, что на фоне чащи за кладбищем Ютий — то же дерево: непреступен, молчалив, бездвижен, только шуршит, когда кто-то окликает, будто невольно всполошив плоды по ветру. Только его плоды всегда смуглы, сухи, съёжены. Иридий всегда чувствует, кто прогнил, потому что, вкушая беседу, он всегда улавливает, как отвратно и вредно на привкус лукавство. Ютий на холме что-то бормочет. Наследник чувствовал тон виновного, будто разговор о старике — это суд непокаянного. Он улавливал кару в безжизненной бормотне.
В растерянности Ягада переспрашивает.
— Я не знает, что мог сделать, — уже пошептывает Ютий со скорбью. — Как я мог помочь, что мог дать старику, чтобы он ушел из запоя.
— Ты и так делал многое, — подбадривала Ягада, удивляясь в том, что Ютий больше не блещет уверенностью и нахальностью. Даже перед другими. — Не все бы остались с Вансианом до конца. Многие бы сбежали. Просто не всем дано вытащить близких из дна.