А я и не говорил, что она тут. Реджина откидывается на спинку стула и прожигает меня серьезным взглядом, я же сижу и пытаюсь сдержать идиотскую улыбку.
— А почему ее нет?
— Она не желает, чтобы ее видели другие. — Я впервые подаю ей голос в ответ. Реджина тяжело вздыхает и смотрит с укором на меня.
— Тогда, как ты можешь утверждать после этого, что она не плод твоего больного воображения?
На мгновение я зависаю, Хелмак не просто ткнула в больное, она полоснула ножом по старой ране.
— Её видит помимо меня один местный парень…
— Псих?
И я замолкаю. Твою мать! Вот зачем она?
— А затем, Рэйнольд, чтобы ты начал лечиться. Чтобы ты прекратил гореть вместе с Мелани. Оставь девочку в покое. Дай ей свободу и себе! Начни жить заново. Хотя бы попробуй бороться. — Реджина говорит чуть ли не плача, нежно гладя меня по коленке, будто ребенка успокаивает. Я же чувствую ярость на нее и всеобъемлющую боль, что сам готов зарыдать. Это невыносимо тяжко слушать и понимать, что Хелмак, мать ее, права!
— Рэй, я приехала взять тебя на Рождество домой. Побудешь денек с нами, а утром вернёшься сюда. Все скучают и беспокоятся за тебя.
— Нет. Я не поеду. — Я говорю, а сам чувствую страх, что придется вернуться туда, где была она в последние минуты своей жизни, и еще мои друзья — эти люди, которые будут смотреть на меня своими скорбными взглядами, жалея и утешая, но они и капли не будут чувствовать той пустоты от потери Мелани.
— Да, Рэй, никто не сможет понять, каково тебе. Но это не значит, что мы плохие.
Я отворачиваюсь от нее, еле справляясь со слезами. Не желаю, чтобы кто-то это видел. Я вообще не желаю что-либо чувствовать. Готов идти за этим хоть в сам Сенат на промывку мозгов. Хочется покоя и забвения…
— Милый, подумай о моем предложении. Может, покой ты найдёшь дома? — Реджина легонько сжимает мое колено, после чего убирает руку и я чувствую холод на том месте, где только что была ее ладонь. Она со вздохом встает и направляется к двери, но возле нее оборачивается и грустно произносит:
— Позвони мне, если решишь приехать.
И выходит, тихо притворив дверь за собой. Я же с мычанием от душевных мук сгибаюсь пополам и прячу лицо в ладонях. Больно так, что кажется чувствую, как разрывается все внутри, как сердце сходит с ума и теряется в ритме. Плачу. Впервые за столько лет даю волю слезам. Я вымотан. Устал. Хочу умереть, сдохнуть быстро и неожиданно — залезть в петлю, таблетками от передозировки, куском лезвия по венам или по горлу, как сделала Мириам.
Но через пару мгновений я слышу ее звенящий мелодичный голос:
— А у повара в столовой кошка стащила бекон… Он теперь не знает, где ему достать свежий и не покусанный животным. Так ругался на всех!
И я взрываюсь на нее, выплескивая всю свою боль и обиду:
— Почему, Мелани? За что ты так? Почему ты не появляешься перед другими?
— Я просто не хочу…
— Зачем ты это сделала? Зачем сдалась?
Она молчит и смотрит на меня своими голубыми блестящими глазами. Я делаю нервный рывок вперед, глупо надеясь схватить ее, но рука проходит мимо — промахиваюсь… И я продолжаю кричать на нее, сходя с ума от отчаяния и любви к ней.
Я тоскую по живой Мел, мне не нужна ее тень.
— Ты же мертвая! Призрак! Ты что вообще тут делаешь? Почему ты не ушла? Ты же должна была! Я помню! Ты почти ушла тогда!
Перед глазами вспыхивает воспоминание, когда я в астрале упрашивал вернуться Мелани в тело, она тогда светилась мягким теплым светом. Мой ангел… Теперь она приведение, призрак, застряла между небом и землей!
— Я обещала тебе…
— Знаю. Но ты мне не нужна такая! Понимаешь? Я хочу тебя живую…
Я кидаюсь на кровать и отворачиваюсь к стенке, сжимая до боли в кулаках простыню. Решено. Я вернусь в Саббат. Посмотрю в глаза тем, кто допустил эту катастрофу. А главное, гляну на Ганна — на человека, кто забрал ценой своей жизни другие две — мою и Мелани.
За спиной снова начинается заунывное пение про пластилин. Я не выдерживаю и шиплю на нее: