Позабыв о ноющей ране, принялась готовить для гостя. Заодно и Малушу с Яркой накормлю. На улице начинало темнеть, вечер совсем близко, а у нас и маковой росинки с утра во рту не было. Хороша хозяйка, ничего не скажешь.
Сотворив гору пирогов, взялась за жаркое из зайца. Соловей поднял брови и заворожено вертел головой вслед колдовству.
— Да-а-а, — одобрительно закивал разбойник, — многое повидал, но чтобы тесто в корыте само мялось, а вишня из воздуха бралась…
— Домовая ворожба — она такая, — с гордостью вздернула нос и хлопнула в ладоши. На стол шлепнулась разделанная заячья тушка и миска с травами. — А ты, значит, разбойник? — взялась за зайчатину. — Малуша говорила, нет в Глухомани преступников.
— Папка мой хорошо куролесил, а я так — ерунда. Свистеть даже не умею.
— А кто у тебя папка?
— Соловей-разбойник.
— Ты — Соловей, он — Соловей… оба разбойники?
— Догадливая, — парень уперся ладонью в колено. — Басурманских кровей мой отец, а матушка Рускальская. Папу и не знал, только в сказках о нем читал. Говорят, помер, а я вот — кровь родная, похожей дорожкой пошел, но с совестью.
— Грабишь и прощения просишь? — хохотнула я.
— Матушка моя попала в немилость к Гороху за отсутствие грамоты. С Ягой знаком был, она маму в Глухомани и спрятала. Прошлой весной не стало матушки, а дом остался. Теперь здесь живу… как живу — бываю частенько. В основном, разбойничаю по трактам. Награбленное в Глухомань привожу. Тяжело тут людям — все своим трудом, ничего не купишь на ярмарке.
— И в этот раз привез?
— Привез, конечно. Только Малуша сказала, теперь мне или здесь отсиживаться, или носа в село не казать. Не знаешь, чего стряслось?
— Знать-то знаю, — вздохнула, понимая из-за чего все, — но сказать не могу.
На столе исходило паром жаркое из кролика, но гость к мясу решил не притрагиваться. Напал на пироги с вишней и не успокоился, пока миска не опустела наполовину. Попросив кружку парного молока, Соловей довольно погладил живот и облокотился на стену.
— Уважила хозяйка, так вкусно давно не ел. Пирожки словно матушка моя лепила.
— Рада, что угодила.
За самое сердце взяло признание разбойника. Я и сама бы сейчас душу вынула за стряпню тетушки, которую больше никогда отведать не смогу.
Дверь скрипнула, и в горницу вошли Малуша с Яром. Друг недобро глянул на довольного разбойника и покосился на стол с едой. На лице ведьмы, что пером написано — недобрые вести через порог ступили.
— Покушайте, — в надежде сдобрить тяжелую обстановку, предложила я.
— Остатки сладки, — пробурчал Яр, не сводя глаз с Соловья.
— Ешь, давай, — Малуша легонько подтолкнула скинувшего верхнюю одежу кузнеца к столу, — нам еще всю ночь на холоде бродить.
— Не сыскали? — достала миски и принялась накладывать жаркое.
— В том-то и дело — сыскали, — ведьма уселась, потеснив разбойника.
— Худо? — осторожно дотронулась до плеча друга.
— Могло быть хуже, — Ярка протянул пустую кружку. — Охотник за книгой приходил.
— Значит, придется уйти из Глухомани, — почти шептала, наливая квас.
— У вас, гляжу, секреты не для моих ушей, — Соловей, вставая, тяжело закряхтел.
— Сиди уж, — остановила его Малуша, — тебя тоже касается. А мы, Василиса Дивляновна, не лаптем деланы.
— Ежели спалят лиходеи и Глухомань?