— …Ты кто будешь? — заинтересовался мной молодец в сером кафтане.
— Василиса, — казалось, еще слово — и без памяти на пол хлопнусь.
— Тоже гадалка?
— Нет, я ведьма. Домовуха.
— Грамота на колдовство имеется?
Спешно запустив руку в сумку, нащупала грамоту и протянула молодцу. Сдвинув брови, он вчитывался в руны, то и дело, переводя взгляд на меня. Царский прихвостень, явно раздраженный порядком в документе, отдал его обратно:
— Иди, ведьма. Нечего под ногами путаться, когда государев указ исполняется.
Стрелой вылетела из дома Досады и, пробежав мимо запряженных саней, помчалась в лес, где ожидал Потап. В голове уже мелькала добрая сотня мыслей, а то и две.
Аспид, усевшись прямо в сугроб, царапал толстой веткой какие-то рисунки на снегу. На морде застыла мечта, желтые глаза щурились от удовольствия.
— Потап, — старалась выровнять дыхание, — держи вот это, — я сняла сумку, перекинутую через плечо, и протянула змею. — Береги, как самое заветное сокровище. Внутрь не лезь. Сам лети в столицу и каждый закат ожидай меня на окраине возле пруда. Помнишь, где это?
— Помню, — аспид замер с веткой в лапе и вытаращил глаза. — Цаца, ты чего удумала? Мне нужно тебя в Глухомань доставить. Яга меня на ремни пустит…
— Нет времени лясы точить, — развернувшись в сторону избы Досады, отрезала я.
— Эй, стой! — Потап загрохотал по земле, преграждая путь. — Чего случилось?
— Гадалку в столицу увозят, а она нагадала что-то страшное, но рассказать не захотела. Я должна знать, что она увидела. Все, отойди, — обогнув аспида, понеслась к видневшимся за стволами деревьев домикам.
На мое счастье, запряженные гнедыми лошадками санки стояли на месте без хозяина. Видать, Досада еще не готова. Вот и замечательно!
Никогда бы не подумала, что буду радоваться собранной с людей дани. Вон как нагрузили, любо-дорого прятаться. Хочешь — среди мешков с зерном, хочешь — в вещах схоронись. Запрыгнув в сани, зарылась в ворох тряпья и притаилась.
Скоро царский прихвостень вместе с Досадой вышли из дома и захрустели по снегу. Молодец без умолку зло шутил над чертовкой, а та молчала. Кажется, тихонько всхлипывала, но парня это не останавливало.
Путь оказался долгим. Тело затекло и противно ныло, хотелось есть, пить, спать. Не приведи солнце уснуть по дороге. Просплю Первоград — и вынут меня вместе с поклажей. Что тогда скажу, чем оправдываться стану? Бросят в темницы или на месте казнят, не разбираясь. Горох может, с него что с гуся вода — государь.
Пуще остального боялась, что углядят меня, когда тикать придется — обошлось. Не знаю, сколько дней ехали, но тихонько подглядела — прибыли вечером. Сани бросили во дворе царских палат, а Досаду под шерстяные локотки потащили в главный терем.
Валенки ног не спасли. Без движения так перемерзла, что уже ступней не чувствовала. Меня колотил озноб. Пришлось ждать ночи и молиться всем богам, чтобы в санки раньше утра не полезли. Двор Гороха — место многолюдное. Даже вечером здесь прислужники сновали без устали.
Как только на Первоград опустилась густая тьма, а голоса прислужников стихли, осторожно выбралась из-под тряпок. Замерзшие ноги не слушались. Кляла эту затею и на четвереньках шаркала к крыльцу терема. Схоронюсь под лестницей, хоть ноги-руки разотру да подумаю, как дальше быть.
— Это что еще такое?
Девичий голосок заставил замереть. В глазах потемнело, сердце зашлось в бешеной пляске. Сжав зубы, неуклюже попятилась и наткнулась на преграду.
— Нищенка, ты что во дворе государя делаешь? — хозяйка голоса небрежно оттолкнула меня ногой.
Ну, хватит! Пусть лучше на месте казнят, чем так унижаться. Поднявшись, стряхнула снег с шубы и повернулась к обидчице.
— Василиса, ты тут как?
Передо мной стояла круглощекая Варенька. Девица сжимала в руках полные корзины с едой и выдыхала теплый пар в зимний воздух. На моем лице заиграла улыбка облегчения. Конечно, Варенька! Кому как не ей бродить заполночь по двору палат да пинать голодранок в старых шубах?! Вот это называется — свезло!
— Проведи меня в терем, — ухватив дочку трактирщика за локоть, зашептала я.
— Нельзя! Меня в темницы за такое кинут!
— Устроилась на кухню царскую, — я холодно кивнула на корзинки, — и позабыла, кому за то спасибо сказать надобно?