— А про Вана Бинчжана что скажешь?
— Он программист, — отмахнулась Посредник, — от него проблем не жди. Знаешь, чем программисты отличаются от баклажанов?
— Нет.
— Вот. Никто не знает.
— А перед Хе мне тоже ресницами хлопать? — я вернула свернувший в сторону разговор в магистральное русло.
— Случай с Хе, конечно, более сложный, — со вздохом призналась Посредник. — Начнем с того, что Хе женщина. И дочь одного из членов ЦК компартии.
— Так она папина победа, — хохотнула я, — китайский Юра Батурин.
— Как раз нет. В этом-то и проблема. Из-за своего происхождения Хе постоянно находится в тени папочки. Всё, что она делает, люди воспринимают с учетом его личности. Хе всю жизнь доказывает себе и окружающим, что достигла всего сама, без оглядки на отца. А это накладывает опечаток — там, где простой смертный может проявить простительную слабость, Хе будет вынуждена идти до конца. Общество вынудило Хе стать большим мужчиной, чем большинство мужчин. И большим китайцем, чем большинство китайцев.
— Понятно, — согласилась я. И я действительно, немного понимала Хе, хотя и росла без отца. Обидно, когда все считают, что ты добилась столь многого за счет симпатичной мордашки. Хе хоть тут повезло — глядя на её скуластенькую физию, все понимали, что свой пост она получила за что угодно, но только не за няшность.
— Папочка, кстати, подгадил Хе так, как мало кто сумеет. Ты уже знаешь, что она, являясь капитаном миссии, единственная из всего экипажа не вступит на поверхность Луны?
— Да, довольно необычное решение.
— Папа в последний момент продавил. Хе не подарила ему внуков, и он, в виде ответной любезности, настоял, чтобы она осталась на сравнительно более безопасной лунной орбите. Поначалу на корабле должен был Ван Бинчжан оставаться, но Китайское национальное космическое управление козырнуло ЦК, и Ваню с Хе поменяли. Так что управлять высадкой она будет по радио, через спутник-ретранслятор «Цюэцяо». И я не берусь судить, как это сказалось на характере Хе, который и до этого все характеризовали как несносный.
— Фигня вопрос, — отмахнулась я. — Как-нибудь уживемся. Я по-любому что-то придумаю, — добавила я, так как до старта оставалось еще около двух месяцев.
Сейчас, наблюдая пылающее ненавистью лицо Хе Пейронг, от которого, кажется, можно было прикуривать сигареты, я поняла, что «что-то придумать» мне нужно прямо сейчас. И это должно быть очень серьезное что-то.
На самом деле, я могла бы и не торопиться. После первого всплеска активности, вызванного моим появлением, китайцы надолго затихарились. Я понимала, что им нужно время, чтобы связаться с Землей, обсудить проблему, принять решение… Но, вашу мать, не два же часа?
Устав висеть, я села на крышу шлюза, прислонив шлем к обшивке корабля. Звуки, пробивавшиеся через слои теплоизоляции и радиационной защиты корабля были искажены до полной неразборчивости, но, судя по накалу страстей, внутри корабля разворачивалась нешуточная баталия.
Больше всего выделялся принадлежащий Хе резкий фальцет, которым она что-то втолковывала вяло отлаивающейся мужской сборной тайконавтов. «Вот ведь сучка крашена!» — в первый раз подумала про Хе я, вспомнив героиню старинного фильма. Слава богу, принимать решение о моем запуске на борт будет не она.
ОО пояснил мне, что предоставленное само себе китайское космическое агентство CNSA будет решать, пускать ли меня на борт ровно столько, сколько нужно, чтобы я от нехватки кислорода загнулась. Потом они подождут еще немного, чтобы убедиться, что я точно ласты склеила, и начнут плакать о том, что не успели спасти.
И дело тут не в особой злокозненности Китая, просто система управления у них устроена так, что принять быстрое решение они не могут — правящим кланам нужно посовещаться, выторговать выгоду для себя и только потом что-то делать. А само космическое агентство, как дикие пчелы, в гнезде которых американцы слишком долго шурудили палкой, пытаясь предотвратить полет на Луну, склонно видеть во всём происки врагов.
— И нет, это не означает, что «ВСЁПРОПАЛО!», Дарья, — добавил ОО, выслушав серию моих нечленораздельных жалоб. — Это означает, что нам нужно точечно воздействовать на одного из китайских чиновников, который в нужный момент примет решение запустить тебя на борт. У бедняги просто не будет другого выбора, с учетом того, что Китай не Россия — в Китае взяточников расстреливают, а не переводят на другую должность. Остальные участники Большой игры домов, так в Поднебесной называется процесс управления страной, просто будут поставлены перед фактом.
Почему я так спокойно об этом рассказываю, ведь моё признание — это фактически смертный приговор человеку? Достаточно отмотать телетайпную ленту назад, чтобы узнать имя чиновника, принявшего решение. Просто потому, что решение приняла Хе. Сама. Как капитан космического корабля — первая на борту после Бога. А поскольку Хе атеистка, то просто первая. Прошу любить и жаловать.
Официальный Пекин и CNSA, получив запрос от Хе, просто не говорили ни да, ни нет, сказав, что нужно обдумать. Хеин папочка, к которому она, наступив на гордость, обратилась с вопросом: «Что делать?», сказал, чтобы Хе «слушалась партию», после чего отрубился, и ЦУП с не мог с ним больше связаться. Чиновник, которого шантажировал ОО, никак себя не проявил — конечно, я допускаю, что он просто ждал нужного времени, чтобы отдать приказ в последнюю минуту, но это рассуждения в пользу бедных. Решение спасти меня Хе приняла самостоятельно. Потребность быть большим китайцем, чем члены китайской компартии, не минус Хе как человека, а огромный плюс.
Но я забегаю вперед.
Просидев, как дура, два часа на крыше шлюза, я получила сигнал от скафандра, что кислорода мне осталось всего на час. Увы, тут всё как в договоре с российским опсосами, которые пишут о скорости Интернета всегда как о скорости «до 20 мбит/с», поэтому с какой бы черепашьей скоростью не тащился трафик, нарушением договора это не является. «Скорость в 0,2 мбит/с не является нарушением договора, поскольку она до 20 мбит/с», — тараторит в ответ на все претензии техподдержка.
Формально время автономной работы космонавта в скафандре «Орлан-М» — до 5 часов. Не пять, а до пяти. Почему так неточно? Да потому, что любое физическое действие ведет к перерасходу кислорода. Больше скажу — к перерасходу кислорода ведет даже чисто психологическое волнение. Так что, если вы получили от скафандра сообщение о том, что воздух осталось всего на один час, знайте, на самом деле воздуха хватит минут на пятнадцать, так как у вас от таких вестей моментально гипервентиляция случится.
Тут нужно правильно выбрать стратегию. Я могла бы, конечно, успокоиться и посчитать до ста, сохранив запасы кислорода в неприкосновенности. Я отбросила этот план — хоть экономь, хоть не экономь, перед смертью я не надышусь. Воздуха хватит на час, и моя будущая стратегия должна учитывать этот фактор.
Поняв и осознав это, я решила не противиться естественному ходу событий. Отдаться на волю течения и волн. «Паника, паника, я капитан Титаника!» — подумала я и, спустившись к люку, решила напомнить о себе корабельным затворникам.
Прикрепившись магнитами к дверце шлюза спиной к кораблю, я начала барабанить сапожком скафандра по двери. Начала я традиционно: весело, с легким оттенком безумия:
— Вы (Стук!) хотите (Стук!) поговорить (Стук) о (Стук) пресвятой (Стук) госпоже (Стук!) нашей (Стук!!) Марии Дэви Христос (СТУК! СТУК! СТУК!). Это не вопрос, это утверждение! (СТУК!!!!) Благая весть грядет! (СТУК!V).
Но потом я случайно посмотрела на индикатор, который показывал, что я выдышала за какие-то пять минут пятнадцатиминутную норму, и меня пробрало по-настоящему. Настолько, что я даже стала серьёзной, что со мной бывает редко.