Он занял стул напротив и переплёл пальцы, по-прежнему улыбаясь мне.
— Мы здесь просто чтобы поговорить. Простите, что обстановка немного некомфортная, но это пожалуй единственное место во всём здании, в котором не установлена прослушка. А разговор, который нам предстоит, требует определённой… секретности.
— Я слушаю. — Это становилось всё более и более интересным.
— Аннализа, вы же знаете моё к вам отношение, не так ли?
«К чему это он ведёт?»
— Да, — осторожно ответила я, пытаясь понять, чего же он такого от меня хотел, а он определённо чего-то хотел.
Сложность для меня в данном случае заключалась в том, что будучи самым профессиональным разведчиком во всём рейхе, Шелленберга было невозможно переиграть в его собственной игре. Но он всё же довольно неплохо меня обучил в дни нашей совместной работы, и я была более чем готова применить его уроки на практике.
— Лично я нашёл совершенно безвкусным, да ещё и абсолютно необоснованным, когда Мюллер и его агент Райнхарт начали пытаться накопать на вас всю эту несуществующую грязь. Но дело в том, что наш старый добрый «папа» Мюллер вопрос этот так и не оставил. Или, лучше сказать, он перевёл своё внимание на немного иной уровень.
— Я думала, с той историей давно покончено, — честно заметила я.
— Да как оказывается, нет. Вы же знаете, каков он, наш Мюллер. Он как борзая, которая если уж воткнула зубы в кость, то так просто уже не отпустит.
Мы сидели друг напротив друга как два первоклассных игрока в шахматы, пытаясь просчитать следующий шаг соперника. Его преимущество надо мной заключалось в том, что я не знала самой цели этого разговора. Ведь не по старой дружбе он меня сюда привёл, вовсе нет. Как и всех людей в своей жизни, он хотел использовать меня в каких-то своих целях, и пока я не разгадала, в каких именно, следующего шага я сделать не могла. Однако, по ходу разговора я всё больше внимания пыталась сосредоточить на недавних событиях в протекторате, и возможной вовлечённости в них моего бывшего шефа.
— Что вы имеете в виду, когда говорите, что он «перевёл своё внимание на иной уровень?» — Я решила пока ему подыграть и задала вопрос, который он хотел услышать.
— Ну во-первых, он до сих пор уверен, что вся информация в деле Райнхарта, что он завёл на вас, была чистейшей правдой.
Это был его первый излюбленный приём: лёгкое запугивание.
— Рейхсфюрер Гиммлер объявил то дело чистейшей воды чушью после вмешательства доктора Кальтенбруннера.
— Знаю, знаю, наслышан, — шеф внешней разведки снова улыбнулся. — И я абсолютно согласен с ним в этом вопросе. Я читал то ваше дело — надеюсь, вы не против — и нашёл его слишком уж… притянутым за уши. Но вот что действительно заинтересовало Мюллера, так это почему доктор Кальтенбруннер пошёл с этим делом непосредственно к рейхсфюреру Гиммлеру вместо того, чтобы всё с ним обсудить сначала.
— Мюллер — его подчинённый. Доктор Кальтенбруннер не обязан ему отчитываться в своих действиях.
— Да дело ведь не в том, кто тут кому отчитывается; просто когда кто-то решает расстрелять чьего-то непосредственного подчинённого, это вопрос простой вежливости хотя бы дать ему об этом знать лично. Понимаете меня?
— Боюсь, что не совсем. К чему вы ведёте?
— Да к тому, что Мюллер начал на вас обоих копать: на вас лично и на обергруппенфюрера Кальтенбруннера.
Второй излюбленный приём: открытое нападение.
Вальтер Шелленберг с интересом наблюдал за моей реакцией, а я всё также не могла разгадать его мотивов. Он ненавидел Эрнста с таким же пылом, с каким Эрнст ненавидел его; да ему дела бы не было, если бы Мюллер действительно решил накопать на него какой-то грязи, а особенно если Шелленберг и вправду был вовлечён в то неудавшееся покушение. Так зачем ему всё это мне рассказывать? Он точно играл в какую-то игру, теперь я знала это наверняка. Только вот в какую?
— Я думаю, что и фюрер, и рейхсфюрер более чем удовлетворены работой обергруппенфюрера Кальтенбруннера. Я нахожу это крайне маловероятным, что Мюллер может найти на него хоть что-то инкриминирующее. Доктор Кальтенбруннер попросту не делает ничего инкриминирующего.
— А вот тут позвольте вас немного поправить: он «не делал» ничего инкриминирующего. Но вот в последнее время ваш шеф начал выражать крайне занятные идеи относительно некоторых направлений политики партии… В отношении вопроса «Финального Решения», например.
Оберфюрер Шелленберг слегка склонил голову на сторону, ожидая моей реакции. Я пожала плечами.
— Да, он предложил рейхсфюреру остановить программу уничтожения. Но это ни для кого не секрет; он предложил ему это в открытую, а не проговорился случайно кому-то из друзей в подслушанном разговоре. И к тому же, у него были на то веские причины.
— Любовница-еврейка? — Даже сейчас его игривое подмигивание и шутливый тон не могли скрыть невысказанное «а я всё про вас знаю».
— Даже если такая и существует, то я о ней никогда не слышала, — ответила я таким же шутливым, небрежным тоном и очаровательно ему улыбнулась. — Причины, которые он изложил рейхсфюреру, заключались в том, что мир никогда не простит рейху истребление европейских евреев и военнопленных. А теперь, когда союзники высадились в Нормандии и быстро продвигаются к французской столице, самое время полностью ликвидировать, или хотя бы приостановить программу, чтобы сохранить хоть насколько-нибудь сносные отношения с западными державами, если дело до того дойдёт. Никто не согласится иметь дело со страной, которая повинна в уничтожении более пяти миллионов евреев.
— И вы только что озвучили мою следующую мысль, Аннализа. Вот эта ваша последняя мысль, или вернее сказать, мысль обергруппенфюрера Кальтенбруннера, и заставила Мюллера начать вынюхивать, как первоклассная ищейка. Вы конечно же в курсе последнего приказа фюрера, предписывающего лишить всех званий и заслуг любого офицера, подозреваемого в дефитизме и переговорах с врагом, не так ли?
— Да, но я не понимаю…