Теперь до меня наконец-то дошел смысл его слов и значение странно-изогнутой улыбки. Да уж, в наше время общение с людьми равносильно ходьбе по минному полю. И не поймешь, кто из необычных людей просто хочет с тобой пообщаться, а кто надеется на… нечто большее, чем просто общение.
— Да, этот имплантат называется переломом. И если ты не отвалишь от меня, «приятель», то я тебе его организую совершенно бесплатно, а в качестве бонуса, может, и удалю пару ребер!
Мои слова произвели на лицо неформала такой эффект, словно бы его только что хлестанули кнутом. Он просто вытаращил глаза и опустил глаза на ладони, сложенные на миниатюрных бедрах. К счастью для меня, поезд остановился почти сразу же после моих слов на нужной мне станции, и я без каких-либо слов выбежал из состава.
Теперь для меня самое главное — не поддаться искушению и не начать снова проматывать перед глазами потрепанную кинопленку своей жизни. Надо полностью сосредоточиться на деле. Сейчас я приду к Леонардо, заберу Елену и как можно скорее завершу свой последний заказ.
Но пока я проходил мимо колоссальных небоскребов по самому яркому району Подгорода, из моей головы все никак не желала вылетать странная зудящая мысль, будто бы что-то не так. Я не мог это объяснить, просто предчувствие, словно чья-то чужая рука влезла в готовый сценарий и переписала все для себя. Я искренне верил, что это просто надо мной издевается мое уставшее без сна сознание, которому просто захотелось немного развеяться и дать себе волю.
«Федерацию» я мог видеть, как только вышел из метро. Восточная трехгранная башня, обсыпанная мириадами огней, парусом уходила далеко вверх, так что казалось, будто она могла бы достать до плиты самого Центала, хотя на самом деле до нее было еще более двухсот метров. Именно это меня всегда и бесило в небоскребах. Постоянно они находятся в поле твоего зрения, но как упорно ты ни старался бы добраться до них, ближе они почти не становятся.
Вот и сейчас я твердо шагал прямиком к дворцу Леонардо, но возникало ощущение, будто бы я просто иду по беговой дорожке со скоростью в полтора километра в час.
Пока шел, оставляя позади остальных прохожих, всячески пытался настроить себя на нужную, оптимистичную волну, но это уже, скорее всего, просто сказывается на мне опыт, когда просто невозможно поверить в то, что все может пройти хоть раз хорошо. Но все равно упрямо продолжал твердить: «Все будет отлично. Я приду, заберу Елену и уйду». Все равно верил, несмотря ни на что.
И как уже давно стоило понять, вера — последнее, что должно быть у человека. Чем больше ты упиваешься верой, тем более горьким становится послевкусие.
Только войдя в здание «Федерации», я сразу же повернулся в сторону лифтов и зашел в ближайший из них. Если кто-то из охраны и хотел меня остановить, то они, видимо, не успели сообразить, что в их башню зашел посторонний человек как к себе домой. Хотя зная Леонардо, скорее всего, меня уже дожидаются.
Перед дверями, ведущими в кабинет Леонардо, я оказался так быстро, что сам не заметил, как я вышел из лифта. Как и обычно, тут не было ни какой-либо охраны, ни даже обычных камер наблюдения. Очевидно, что мафиозный босс полностью уверен в том, что с ним ничего не может произойти, пока он находится в своем творческом мирке. Что ж, быть может, он и прав.
Двери распахнулись бесшумно, хотя я пытался их открыть как можно громче, — даже тут Леонардо смог меня перехитрить и оставить в дураках. За последние несколько часов, что меня тут не было, кабинет моего врага не претерпел никаких изменений: те же разлитые краски, те же разбросанные листы с сочинениями, тот же мягкий красный ковер, то же уютное потрескивание камина. Единственным, что тут добавилось, я мог назвать новую картину, которой раньше тут точно не было. Видимо, она была написана недавно, но что это за картина — я не мог понять из-за плотной наброшенной на нее ткани.
Леонардо сидел за черным роялем напротив огромного панорамного окна, вид которого выходил на мерцающую во мраке бесконечность Подгорода. Отсюда была видна и черная вода реки, протекающей через всю нижнюю часть Столицы, и освещенные во всю длину автомобильные магистрали, по которым со скоростью пули пролетали машины, оставляя за собой световой след, и здания, бывшие когда-то культурным достоянием прошлого. И даже небо — а точнее, кусок темного металла с огоньками, на котором стоит Централ.
Длинные пальцы творца неустанно перебегали с одной клавиши рояля на другую, рождая тем самым композицию, от которой я на несколько бесконечных мгновений остановился на месте, как остановился и весь остальной мир вокруг. Он касался клавиш осторожно, нежно, будто бы головы младенца. Сейчас Леонардо не просто из-за скуки решил воспроизвести знакомую мелодию, сейчас он словно бы с кем-то общался, стараясь донести свои слова и чувства через музыку.
Слушая эти похоронные мотивы с частыми перепадами ритма, я практически мог видеть, как преображается мир в эмоциях Леонардо, в его игре. Все окружение окрасилось в серые тона, слышался слабый шум дождя, тихий шелест ветра, прохлада, которую обычно испытываешь при одиночестве или потере кого-то дорогого тебе. Это и скорбь о том, что потерял, и переживания о том, что не успел сделать, и отчаянье от того, что нельзя ничего изменить. И необычное спокойствие от того, что жизнь продолжается и надо идти дальше.
Если Леонардо и знал о том, что у него появился слушатель — а он знал об этом, — то он специально не стал отвлекаться от игры, желая закончить это произведение, как будто от этого могло что-то зависеть. Глаза его были почти полностью закрыты, его голова, длинные волосы и плечи плавно покачивались, словно бы подталкиваемые самой музыкой, на лице сохранилось выражение отрешенности и в то же время слабой грусти.
Спустя чуть больше полминуты Леонардо вновь вернул течение мелодии в спокойное русло, а после нескольких повторяющихся глубоких нот начал поочередно нажимать на клавиши, делая звук все выше и выше, пока не добрался до пика, и не опустил все свои пальцы на несколько клавиш сразу.
Он дождался, пока в воздухе не рассеются последние отголоски рояля, потом медленно поднял голову, будто бы выходя из транса, и спросил:
— Знаешь, Майкл, кто автор этой композиции?
Примерно на такой вопрос я и рассчитывал от такого демона. Не знаю зачем, но я все же поддался на его уловки и сказал:
— Моцарт. Ты только что играл «Реквием по»…
— За одно только имя я бы уже пристрелил тебя, будь у меня пистолет. — Ледяным тоном произнес Леонардо, продолжая смотреть на рояль. — Да, это «Реквием по мечте», но только написан он не Моцартом. Автор произведения, что я только что исполнил — Клинт Мэнселл. Прошу тебя запомнить это имя и называть его каждому идиоту, который опять попробует похвастаться своими знаниями, приписывая чужое авторство каждому знаменитому композитору, если даже не рок-группам. Да, Моцарт тоже писал реквием, но только это было его последней работой, которую великий маэстро так и не успел закончить и дать имя. У него и так были проблемы с деньгами и здоровьем, так что траурная заупокойная месса, предназначенная изначально для жены аристократа, была посвящена во многом ему самому. Ведь все мы живем своими мечтами, Майкл, так ведь? И как же становится бессмысленна жизнь, если наша мечта оказалась вдруг похороненной…
И снова этот тип что-то замышляет. Разговаривая с ним, я всегда представляю себя сапером, обезвреживающим бомбу, готовую взорваться в любой момент. Вроде бы все кажется так просто: надо просто обрезать нужный провод. В кино это всегда красный или синий, но только вот никак не припомню, чтобы кто-то мог обезвредить взрыв, просто отрезав проводок.
— У меня нет времени на рассуждения с тобой над смыслом жизни. — Я подошел ближе к Леонардо, и тот наконец-то посмотрел на меня. — Я выполнил то, что ты от меня хотел. Теперь отпусти Елену.
На лице демона заиграла улыбка, как у ребенка, которому купили сладкое.
— Отпустить? Но я ведь ее и не держал даже!
— Ты ведь…
— Я сказал тебе, что Крилл может освободить Елену, как только ты согласишься выполнить мой заказ. Ты согласился — Елену больше тут ничего не задерживало.
Следующие слова давались мне с трудом. Сердце как будто превратилось в кусок камня и, подскочив, застряло в горле, не пропуская воздух.
— Она… Она ушла?!