— Инспектор, что вы делаете?
— Надо доставить эту девушку в реабилитационный центр. — Ответил старик, достав сканер и направив его на лицо Елены. — Я должен… ох!
— Что там такое?
Рьюго несколько секунд неотрывно смотрел на экран сканера, потом взглянул на Елену, словно бы не веря в то, что ему показал прибор. И словно бы подтверждая это, он провел повторное сканирование, и на лице его прочиталось удивление.
— Пятый уровень социальной значимости, Централ, — пробормотал он, не отрываясь от Елены, которая уже лишалась чувств. — Психическое состояние — пять целых и четыре десятых процента. Идеально чистый паспорт, я никогда такого не видел. Берем ее с собой: откачаем от той дури, что она тут надышалась, а потом я хочу задать несколько вопросов.
Елена сейчас больше напоминала пустой сосуд, который медленно заполнялся вопросами. Этот человек — Рьюго — вовсе не один из тех, кого только что парализовали люди в костюмах? Или он их предал? Зачем он начал измерять паспорт Елены и зачем он хочет забрать её куда-то? Каким образом вообще эта девушка смогла стать участницей такого события? Почему даже когда она ушла от Майкла, ее преследуют неприятности?!
Нет сил даже на то, чтобы поднять глаза на этого мужчину и попытаться понять, какой он. Она чувствовала, что теряет сознание теперь окончательно. Из всех своих вопросов она успела прошептать только один, самый короткий:
— Кто… вы?
— Инспектор Джозеф Кэмпбелл, центральное отделение полиции Подгорода.
Глава 14
Глава 14
Реквием по мечте
Детство мое можно было назвать таким же интересным, как интересна может быть жизнь для самоубийцы.
Способности к обучению у меня были, но мне это казалось ненужным, потому что я считал, что жизнь и так слишком коротка, чтоб отдавать ее на часы просиживания за партой и выслушивания никому ненужных вещей, которые и так понятны. Ну, во всяком случае, они были понятны для меня. За это уже стоит поблагодарить моего деда, который взялся за мое образование, как только я научился мычать и пускать слюни.
Благодаря тому, что старик научил меня всему, чего не знали даже в школах, я появлялся на занятиях только в том случае, если проходили разные контрольные и итоговые работы. Их я писал обычно на более, чем просто удовлетворительно, и те немногие, кто не брезговал общаться с таким социопатом, как я, уверяли меня, что я мог бы стать лучшим учеником не только школы, но и Столицы. Но только меня это не привлекало. Я бы и контрольные не писал, если б не законы «Ариадны» в образовании, по которым, если ученик не способен написать хорошо работу, то его статус социальной значимости сразу же занижается.
И так, пока мои ровесники ломали зубы о гранит науки, стараясь выстроить себе лестницу в светлое будущее под солнцем, я активно пользовался тем, что мой паспорт никогда не меняется, делая меня для «Ариадны» невидимкой. Почти все время я проводил в путешествиях по метро. Смешно говорить, но когда я был совсем маленьким, карта железнодорожных сплетений напоминала мне огромную чашу спагетти, где каждая станция — это мясной шарик, каких на самом деле было много и с каждым годом становится все больше.
Мне это нравилось: находиться в одном из вагонов мчащегося на большой скорости состава, видеть как уходят одни люди и заходят другие, смотреть в окно за тем, как мимо проносятся стены тоннелей или пейзажи неонового Подгорода и кристального Централа. Особое удовольствие доставляли прогулки по станциям, на которых надо было совершать пересадки. Каждая обладает собственным оформлением, воздухом, особой атмосферой, и от этого казалось, будто бы каждая станция способна даже думать по-своему.
Мать у меня умерла рано, когда мне не было и трех лет, а бабка и того раньше из-за сердечной болезни. Так что у нас тогда было этакое холостяцкое трио, доказывающее, что женщины далеко не всегда живут дольше мужчин: я, мой отец и дед. Последним было известно о том, что я прогуливаю школу, не боясь того, что «Ариадна» не даст мне «билета в жизнь» — я этого и не скрывал. Отец не уделял этому особого внимания, так как дома он если и появлялся, то глубокой ночью где-то раз в месяц: был полностью поглощен своей работой где-то в самой крупной опухоли Централа. А мой дед не имел ничего против моего излишнего свободолюбия. Даже более, он поощрял это!
«Жизнь человека коротка, так что он должен успеть выжать из нее весь максимум и ни в чем себе не отказывать»
Мне было особенно забавно слышать эти слова от человека, который смог прожить более восьмидесяти лет. Как-то, почти случайно выпивши, я сказал это ему вслух, но старик просто рассмеялся и ответил: «Осталось еще несколько вещей, которые я хотел бы попробовать. Эти самые вещи и являются моей причиной для жизни».
Он был для меня не просто родственником, но и единственным настоящим другом, знавшим меня с самого рождения. Я всегда рассказывал ему о своих поездках, о мыслях, делился с ним своими секретами и сомнениями, а тот в свою очередь всегда был готов выслушать, дать совет и поддержать хорошей шуткой. Думаю, если и правда, что дети по мере взросления становятся копиями тех, с кем они росли, то я стал копией своего деда. Правда, есть у нас с ним одно отличие.
Старик никогда не считал жизнь скучной, даже когда эту жизнь полностью подмяла под себя система городского управления. Даже когда я спрашивал у него, что вообще ему еще не хватает от жизни, он просто пожимал плечами и отвечал: «Люди — существа жадные. Нам всегда всего мало и ничего не хватает».
Именно дед познакомил меня со Старым миром, когда «Ариадна» еще оставалась обычной бабой из мифологий, Централ еще не взмыл в облака, а Столицей назывался Подгород, который тогда назывался совсем иначе. Это было самым любимым временем моего детства — садиться перед своим стариком и слушать его бесконечные истории из жизни. Сам он в свое время промышлял немного писательством, и потому его язык успел отточиться до идеала. Каждое его слово запоминалось, каждый образ сразу же рисовался перед глазами, а интонация с такой точностью передавала чувства, что казалось, будто бы это событие случилось только вчера.
Именно благодаря этому человеку я так проникся прошлыми веками и с таким пренебрежением отношусь к современному миру, больше похожему на системный блок компьютера, где все включается и отключается по нажатию кнопки, а от какой-то случайно ошибки может разрушиться абсолютно все…
— Эм… Я могу чем-то помочь?
Я выплыл из пучины далеких безымянных воспоминаний, и осмотрелся по сторонам так, будто бы я не знал, как оказался тут. Я до сих пор сидел в наполненном людьми вагоне поезда, направляющегося к Деловому центру Подгорода. И оказалось, что все это время я неотрывно смотрел в усатое лицо мужчины, сидевшего прямо напротив меня.
— Нет, все нормально. — Я попытался улыбнуться. — Просто ваша прическа — она вам очень идет.
— Ой, правда? — Пассажир напротив заметно удивился и провел рукой по своим прилизанным фиолетовым волосам. — Спасибо!
…Так странно. Интересно, с чего бы это я внезапно начал вспоминать то, что было более тридцати лет назад? Раньше я вообще старался не думать о том, что было в прошедшем: предпочитал жить настоящим и думать о будущем. А тут меня неожиданно накрыла с головой волна накатившегося прошлого. На меня это не похоже.
— А у тебя очень нос необычный. — Снова обратился ко мне тот нарцисс. — Такой… с горбинкой. Это имплантат такой особый, да? Для изменения внешности? Мне очень нравится, приятель. Да и ты тоже.