В шатре маркграфа царила приятная прохлада. Кто-то из слуг уже разжег в курительницах благовония — мирру, сандал и амбру. Пажи терпеливо стояли с одеждой в руках, ожидая, когда Гримберт прикажет им переодеть его. Был и кувшин вина, но к нему он даже не притронулся — из крови еще не до конца испарился вызванный схваткой адреналиновый холодок. Возможно, он выпьет еще немного вина с морфином перед тем как идти к Алафриду на военный совет, но не сейчас. Сейчас он и так чувствует себя превосходно, кроме того, сейчас важно сохранить ясность мысли.
Гримберт коротко махнул рукой. Вышколенные слуги мгновенно покинули шатер… Все эти пухлые пажи с угодливостью в глазах. Томные девы с талиями настолько тонкими, что можно обхватить одной ладонью, как ножку бокала. Менестрели, жаждущие усладить его слух новейшими аахенскими балладами. Декламаторы, загодя приготовившие свитки его любимых стихов. Сейчас все они вызывали лишь отвращение, досаду. Как разбросанные в беспорядке предметы обихода, беспомощные сами по себе.
Снаружи что-то звучно ухнуло, точно кто-то сломал напополам сухую ветвь. Спустя половину секунды или немногим более до ушей Гримберта долетел крик — жуткий отчаянный вопль, оборвавшийся нечленораздельным хрипом. Точно кричавший лишился чувств, не в силах полностью осмыслить количество отпущенной ему Господом боли. Гримберт одобрительно кивнул сам себе — хотя бы сквайры все еще выполняют приказы своего господина без опоздания…
Магнебод молча смотрел на него, будто пытался что-то рассмотреть в полумраке шатра.
— Удивительно, — пробормотал он, непонятно к кому обращаясь, — Действительно удивительно.
— Что именно? — резко спросил Гримберт, — То, что я использую дарованное мне императором право вершить суд?
— Нет. Удивительно, как ты не похож на своего отца.
Гримберт нахмурился. В устах Магнебода это прозвучало двусмысленно. А Гримберт не терпел двусмысленности, в чем бы она ни заключалась. Двусмысленность — корень неточности, а он презирал неточности. Одна маленькая неточность может погубить тщательно продуманный план, безнадежно порвать тонкое кружево паутины.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты так… безжалостно рационален, что иногда мне кажется, будто передо мной не живой человек, а компьютер, — Магнебод издал напряженный смешок, — Вот почему в твоих планах не бывает ошибок. Ты безжалостен к людям так же, как и к фактам. Твой отец…
Гримберт вперил в него взгляд, заставив рыцаря замолчать.
— Мой отец проявил слабость и расплатился за это. Ослабил контроль, позволил себе положиться на чужую волю. И был за это убит. Если я чему-то и научился за все это время, так это учитывать ошибки! Его ошибки я учел.
Магнебод застонал сквозь зубы.
— Бога ради, Гримберт! Только не начинай снова! Святой Альбин мне свидетель, я чтил твоего отца так, как не чтил никого другого. Но ты так слепо отдался мести, что забыл обо всем на свете. Мы уже далеко от Туринской марки, но скажи, как далеко тебя заставит зайти эта месть?
— Я переберусь через стену девятого круга ада, — зловеще пообещал Гримберт, — Если в десятом смогу довести свою месть до конца.
В шатер, низко поклонившись, вошел слуга. Судя по тому, что двигался он быстрее, чем положено по этикету, и не решился даже взглянуть на своего маркграфа, принесенная им новость заслуживала самого пристального внимания.
— Ваше сиятельство, извините за…
— К делу, — кратко приказал Гримберт.
— К вам посетитель.
— Вот как? Досадно, я даже не успел переодеться. И что за посетитель? Достаточно ли настойчиво он выглядит?
Слуга побледнел еще сильнее, чем тот нескладный мальчишка с ведром.
— Его сиятельство Лаубер, граф Женевский.
Гримберт почувствовал на губах привкус торжествующей улыбки. Который показался ему еще более упоительным, оттененный накатившей мрачностью Магнебода.
— У меня нет причин отказать графу Женевскому во встрече, верно?
***
Лаубер, граф Женевский, совершенно не изменился за последние три года. Это было первым, что машинально отметил Гримберт, когда визитеры вошли в его шатер. Ни одной новой морщинки на аристократичном лице, ни одного нового шрама. Кем бы ни были его придворные лекари, они явно мастера своей работы. Как жаль, что за все эти годы не удалось выяснить, кто они, несмотря на все посулы и угрозы…
Ему восемьдесят четыре года, напомнил он себе. Подобно тому, как донжон крепости окружен стенами и барбаканами, жизнь графа Лаубера была окружена защитным периметром из недосказанностей, умолчаний и неточностей, но про его возраст Гримберт знал доподлинно, причем даже эта информация обошлась недешево казне его марки. Досадно, что прочие тайны Лаубера охранялись столь искусно, что шпионам Турина так и не удалось раскопать что-то по-настоящему интересное.
О намерениях рыцаря многое можно сказать по его одежде и регалиям, но Лаубер явно не собирался в скором времени облачаться в доспех, потому что вместо комбинезона на нем был вполне нейтральный наряд — льняное сюрко с вышитым гербом Женевы — разделенными на симметричные половины символом, один вид которого временами вызывал у Гримберта мигрень, словно царапая мозг своими многочисленными острыми углами. На левой, желтой, половине восседала половина имперского орла с графской короной, на правой, красной, был изображен ключ, больше похожий на какое-то шипастое пыточное орудие.
Лаубер был не один. За его спиной возвышались двое мужчин, сосредоточенных и молчаливых. Рыцари из свиты. Гримберт машинально прикинул, каким будет итог схватки, если Лаубер спустит их с цепи. Имея за спиной мессира Магнебода, он поручился бы в том, что в данной ситуации владел бы по крайней мере трехкратным преимуществом, но быстро отбросил эту мысль. Лаубер не настолько глуп, чтоб открыто нападать на него в его же шатре. Правильнее было бы сказать, что Лаубер вовсе не глуп. Он умен, чертовски умен, и лучше не выбрасывать это из памяти, чтобы не обнаружить неприятный сюрприз.
— Маркграф Гримберт?