Спокойно, приказал он себе. Сейчас тебе как никогда нужна выдержка.
— Мне кажется, ты слишком беспокоишься из-за простых случайностей, Магнебод. Не стоит придавать им слишком большое значение.
Магнебод коротко рыкнул. Для старшего рыцаря знамени маркграфа Туринского у него были отвратительные манеры. Неудивительно, что при дворе охотно шутили про его дикие замашки, приобретенные на южной границе, и не подобающие рыцарю привычки. Но Гримберт держал в своей свите рыцарей сообразно их силе и преданности, а не по тому, в какой руке они держат вилку для птицы.
Магнебод по праву занимал свое место. Иногда он был грубоват, иногда даже несносен, но он обладал тем важным качеством, которое Гримберт всегда в нем отмечал. На него можно было положиться.
— Случайностей? — он едва не вырвал клок из своей седой, как лишайник, бороды, — Случайностей? Ты что, держишь меня за дурака, Гримберт?
Гримберт добавил во взгляд немного холода, просто чтобы одернуть старого рубаку. Учитывая, какая орава народу набилась в походный лагерь, лишние уши могут в изобилии расти на каждом камне, а Магнебод слишком несдержан, может ляпнуть чего-то в сердцах. Именно поэтому Гримберт не посвятил его в детали плана. Плана, который начал претворяться в жизнь задолго до того, как вражеский рыцарь рухнул оземь.
— В чем ты меня упрекаешь? — спросил он с легкой досадой.
Но поймать Магнебода на эту удочку не удалось. Он был способен увидеть человека насквозь, даже не включая рентгеновские излучатели своего «Багряного Скитальца».
— Случайности быть не могло, — проворчал он, сбавив, впрочем, немного тон, — Я знаю тебя с тех пор, когда ты был безусым мальчишкой. Ты ведь не терпишь случайностей! Даже мельчайших. Это не в твоей природе, как не в природе манитикоры питаться шпинатом!
Это было правдой, но Гримберт поморщился.
— Не преувеличивай. Просто пытаюсь свести к минимуму любой риск.
— Риск!.. — Магнебод хохотнул, отчего некоторые слуги рефлекторно шарахнулись в сторону, — Я ведь знаю тебя, ваше сиятельство, знаю, как устроены шестеренки в твоей голове. Ты опять что-то задумал, а? Глухарь на току, значит?
Гримберту не хотелось отвечать. Он отпил немного вина, делая вид, что разглядывает лагерь.
Разглядывать, по большому счету, было нечего, все походные лагеря похожи друг на друга. Котел с густым человеческим варевом, клокочущим на огне сдерживаемой ярости. Этот был разве что больше прочих. Народу набилось столько, что драные солдатские палатки почти вплотную соседствовали с пестрыми шелковыми шатрами, над которыми развевались рыцарские вымпела. Чуть поодаль виднелись силуэты доспехов, заботливо прикрытые мешковиной и брезентом, этакие огромные бесформенные валуны, еще не явившие свою силу. Осадные орудия разместились неподалеку, без интереса изучая своими огромными глазницами низкое, обожженное солнцем, небо Лангобардии.
От многочисленных костров доносился смех и пререкания на великом множестве наречий, среди которых Гримберт с отвращением улавливал царапающие слух нотки квадского диалекта. Даже пахло здесь так, и должно пахнуть в любом лагере — подгоревшей кашей, лошадиным навозом, керосином, ладаном и оружейным маслом. Гримберт поморщился и для виду прикрыл нос тонким кружевным платком, поспешно поднесенным одним из слуг.
— Ты хитрец, ваше сиятельство.
— Что?
— Большой хитрец. Не в обиду тебе, Гримберт. Но я знаю, как обстоятельно ты подходишь к любому делу, будь то мелкая пограничная стычка или какой-то политический трюк. Ты как паук, ткущий паутину. У тебя каждая ниточка подвязана к нужному месту, и стоит сесть мухе, как раз!.. — рыцарь гулко хлопнул в ладоши, напугав стоящего неподалеку Гунтериха, руководящего очисткой «Тура», — Это я не в обиду тебе говорю. У тебя очень светлая голова. Тебе всего двадцать пять, но знаешь, иногда даже жутко делается от того, как ты все эти фокусы проворачиваешь. Деталька к детальке, перышко к перышку… Как ты с бароном Остейским провернул, а! Я уже думал, будет знатная сеча, доспех смазал, а ты такое устроил… Раз, раз, раз… Я только через три дня понял, что случилось. Зарубил его без меча! Одним только пером и чернилами!
Гримберт не отвечал. Сравнение с пауком было неприятным, но, возможно, справедливым. Он действительно планировал каждое свое действие терпеливо и обстоятельно, как паук ткет смертоносное кружево. Ни малейшей случайности, ни единой ошибки — только тогда комбинация становится действенной. Только муха понимает это слишком поздно.
Он стал наблюдать за тем, как из поверженного «Полуночного Грома» слуги выносят рыцаря. Тот выглядел помятым, но целым. Это было хорошо — Гримберт не собирался его убивать. Лишь использовать.
— А с викарием! Папский посланник, великая сила, а ты его так ловко окрутил, что тот бегом из Турина убежал, теряя четки! Потому что все загодя запланировал и сделал по-своему.
— Я всегда делаю все по-своему, — немного холодно ответил Гримберт, — Именно поэтому мои планы всегда претворяются в жизнь.
Магнебод тяжело засопел, втягивая воздух не единожды переломанным носом.
— Скажи мне начистоту, Гримберт, — потребовал он, — Скажи мне ради памяти твоего отца. Это ведь не еще один камешек в твоей бесконечной вражде с графом Женевским? Если так… Если так, у всех нас могут быть неприятности. И куда более серьезные, чем жалкая кучка лангобардов за крепостными стенами.
Гримберт хотел сделать еще глоток вина, но передумал и швырнул кубок в сторону ристалищной площадки. Почти тотчас за него схватились биться сразу двое или трое оборванцев из туринского ополчения, похожие на облезлых крыс. Это выглядело настолько забавно, что Гримберт на какое-то время даже забыл про вопрос рыцаря.
— С каких пор ты стал интересоваться политикой, мой друг?
— Я не очень-то близок ко двору… — поколебавшись, произнес Магнебод, — Но ходят слухи, что ваша вражда с графом Женевским многих уже утомила. И когда я говорю «многих», то имею в том числе и Аахен. Смекаешь, откуда ветер дует?
— Да, — ответил Гримберт, поморщившись, — Судя по запаху, от квадских выгребных ям. Надо было приказать разбивать шатёр подальше от солдатни.
Но Магнебод был слишком раздражен, чтобы позволить невинной шутке отвлечь себя от темы, которая, судя по всему, волновала его не меньше завтрашнего штурма.
— Сколько лет она уже длится? Двенадцать?