Не сразу я догадалась, что познакомилась с Инфантьевым не случайно, а когда сообразила — меня уже держали крепко. Правда, моим хозяевам ничего не было известно о том, что произошло с Киром в ваш проклятый «День совершеннолетия», и его по-прежнему считали очень перспективной разработкой.
Я сумела помочь Кириллу кое-как вновь обрести себя, хотя и понимала, что он готов ухватиться за любую соломинку. Но я страшно боялась, как бы эта соломинка под названием «Общество Джошуа» не превратилась в незримую, но мощную цепь.
Тем временем для глупой Инги готовили очередную работу, на сей раз предельно циничную: ей предписывалось любыми способами Инфантьева на себе женить. Разумеется, самым лучшим ходом для этого была внезапная беременность…
Уже не помню, откуда взялась смелость признаться Киру во всём. И объяснить, что у меня и у моих родителей будут большие неприятности, если я не стану его женой — пускай и фиктивно. При этом я призналась, что не люблю и даже не влюблялась, хотя он мне и симпатичен.
Подло говорить, но я учитывала, в каком состоянии находился Кирилл — а был он на той ранней стадии отношений со Всевышним, когда новообращённый верующий ради помощи своему ближнему готов на всё. Кир сказал, что тоже хорошо ко мне относится, но, к сожалению, не любит — и сразу же предложил зарегистрировать наш брак. Дело было даже не в приносимой жертве: он совершенно справедливо подметил, что теперь разведка «Элиты» получит всё, чего так активно добивалась, но пользы ей не будет никакой.
В общем-то, так и произошло. Кирилл не оправдал надежд моих боссов и не делал никакой карьеры. В конце концов, меня оставили в покое, но пришло время, и вот здесь, в этой фантастической глуши, ко мне однажды подошёл Эрик Шедуэлл и предупредил, что мой продолжительный отдых закончился…
— Скверная история… — пробормотал Роман, досадуя, что повод для убийства у неё всё же был. Не сдержавшись, он так прямо и сказал, и Инфантьева согласно кивнула:
— К сожалению, да… но вам не кажется, что для этого выбраны не слишком подходящие условия? И кроме того, с Феликсом я вообще не имела никаких отношений.
— А как вы расцениваете гибель Бартальски? — спросил Роман. Инга искоса глянула на него:
— Возьмёте мой ответ без комментариев? Да? Хорошо. Так вот, я уверена, что Феликса застрелил совсем не тот человек, который убил Эрика. Простите, но у нас тут бойкие умы: живо подмечают выгодную расстановку фигур…
— Не находите, что может начаться цепная реакция смертей?
— Нет, вряд ли, — подумав, сказала Инга. — Как мне кажется, период усиленного самовыживания у нас ещё не наступил. Просто сводятся какие-то старые счёты — сами знаете, как везде относятся к связникам «Синдиката». Тем более, что и Шедуэлл, и Бартальски были, что называется, «полуцветными». С одной стороны, удобно, а с другой, как справедливо заметила Уэнди, слишком рискованно. Кроме того, Эрик в обращении со своими коллегами всегда был крут — возможно, частые свидания с «болевой камерой» несколько повредили его психику. Кстати, Роман, вы не могли бы рассказать мне более подробно об этой страшной системе наказания? Простите, если моя просьба не совсем прилична — я слышала, что обозначенная тема куда интимнее, нежели сексуальная…
— Пожалуй, это мнение справедливо, — согласился Роман. — Понимаете, чем духовно тоньше организована личность, тем сильнее «камера» её уродует… иногда непоправимо. Но чего не сделаешь ради предупреждения развития преступности! А если всё же человек выбирает рисковую стезю, то должен хорошо представлять, что его ждет. У приговорённого к продолжительному сроку в «болевой» не может быть иллюзий.
Хорошо, если судьи снизойдут до так называемого режимного наказания — тут осуждённый хотя бы точно знает, когда начнутся пытки. Ему вводят в кровь так называемый «состав-025», вызывающий сильнейшие болевые ощущения через определённые промежутки времени. Нет смысла подробно описывать, что именно чувствуешь в эти кошмарные часы. Везде боль, одна боль — внутри и снаружи. Невыносимо страдает каждая клеточка организма и, что ужаснее всего, мозг…
Роман замолчал, содрогнулся от нахлынувших воспоминаний и попросил чего-нибудь выпить. Инга встала и принесла ему виноградный сок, извинившись за отсутствие спиртного — его она старается не употреблять. Фон Хётцен-младший успокаивающе махнул рукой.
— Гораздо хуже, хотя и реже, когда наказание бывает безрежимным, — продолжил он, залпом осушив стакан. — Строгий распорядок отсутствует, но приступы боли, вызванные «составом-030», могут настигнуть вас в любую минуту — и за едой, и во время сна, и в туалете. Этих пыток практически никто не выдерживает, и в порыве отчаяния рука кладётся в окошко «добровольного ухода». Лёгкое прикосновение иглы — ваши мучения исчезают, и наступает приятный сон без сновидений, незаметно переходящий в вечный…
— Я слышала, — помолчав, сказала Инга, — что были случаи, когда единицы выдерживали в таких камерах годы. Эрик Шедуэлл рассказывал, будто фактический глава «Синдиката»…
— Да, это правда, — подтвердил Роман. — В криминальном мире даже переживший полгода в «болевой» человек является абсолютным авторитетом, с которым будет считаться и полиция. А продержавшийся больше года — галактическая знаменитость, живая легенда! Таких всего двое, и первый из них, известный под прозвищем «дедушка Питер», действительно стоит у руля организованной преступности нашей эпохи. Вторым же в какой-то мере гордятся и все спецслужбы обеих космополитических систем: бывший кадровый разведчик «Элиты» высокого класса по кличке «Беглец» не сдавался свыше двух лет! К сожалению, после выхода из тюрьмы его след затерялся. Кажется, он изменил внешность, как это многие делают в разведке… Но до сих пор то там, то здесь попадаются бродяги, которые уверяют, что не далее, как вчера, всю ночь пили с «Беглецом» в одном портовом кабачке, и он показывал им свой знаменитый шрам у основания запястья левой руки. Все знают, что на втором году одиночества он однажды не выдержал и сунул было руку в окно «ухода», но тотчас опомнился и успел-таки выдернуть собственную кисть из автозажима за секунду перед роковым уколом. Ничего не почувствовал, только хруст раздался…
— Боже мой, боже мой… — прошептала Инга и потёрла обеими ладонями щёки, словно от холода. — Прошли тысячи и тысячи лет истории, а чем мы, люди, можем гордиться? Чего достигли? Срок жизни особенно не увеличился, болезни так до конца и не ликвидированы, добрее и понятливее не стали, снисходительности тоже не прибавилось. Интригуем и юродствуем всё так же, а дерёмся во сто крат злее и беспощаднее. Один прогресс, один технический прогресс неумолимо лезет вперёд — выше, дальше, глубже… Да и то однобоко: как работали во все времена на прокорм, так и продолжаем работать!
— На эту тему по кабакам тоже ходит одна легенда, — с сочувственной улыбкой заметил Роман. — Однажды «дедушка Питер» якобы пригласил к себе «Беглеца» и предложил ему выгодную, весёлую работёнку — точно по его профилю. Когда же тот вежливо отказался, глава «Синдиката» несколько недоуменно поинтересовался: неужели его уважаемый гость всё ещё верит в гуманную сущность человечества и его развитие по заветам Всевышнего? «Беглец» согласился с грустным мнением почтенного собеседника, сказав, что, к сожалению, люди нашли во взаимоистреблении самое интересное для себя занятие и менять его не намерены…
— «Но»?…
— …но лично у него свой жизненный девиз, очень древний:
Люди делятся, как в пророчестве,
На две группы, равно большие:
Слева я стою в одиночестве,
Справа возятся остальные.
— Теперь понятно, что помогло ему выдержать «болевую камеру»… — задумчиво сказала Инга.
Сигнал на переговорном устройстве Романа прервал их разговор. Снова звонил Командор и просил сына срочно явиться в его вездеход. Фон Хётцен-младший поднялся и сообщил Инфантьевой причину своего преждевременного ухода.
— «Преждевременного»? — удивилась она, улыбнувшись. — Значит, я удовлетворила лишь малую толику вашего любопытства? Ничего, можете заходить в любое время — я с удовольствием буду разговаривать с вами. Оказывается, Роман фон Хётцен очень хорошо умеет слушать, а кроме того, на него просто приятно смотреть.
— По-моему, именно этого как раз и не делалось, — с иронией заметил сын Командора. Инга тихо засмеялась: