Марья Моревна, прекрасная королевна…
Новая встреча только взбудоражила чувства, о которых я старался не думать. Наркоз — не кома, воспоминания не затёр. И я тосковал, хотел, жаждал её увидеть, вновь услышать глубинный тёмный голос, но не Звал.
Со школьной скамьи я не задумывался о вере, религии и тому подобных вещах. Даже после смерти матери старался не думать об этом. Поминание бога и чёрта было всего лишь привычкой, хотя мне попадались люди, искренне верящие в существование неких богов, святых и демонов. Я же считал, что это сказки, рождённые в тёмные века человечества из-за незнания реального устройства мира. Сколько планет повидал, на каких кораблях только ни летал, а не видел ни рая, ни ада. Смерть же всегда была просто смертью физического тела, после которой нет ничего.
Но теперь, дважды внезапно столкнувшись с Марьей лицом к лицу, поневоле задумался о том, насколько ценен каждый миг жизни и так ли уж лгут старые сказки про отношения людей и богов. Может, на самом деле где-то там есть тот, кто создал эту вселенную?
Ведь на собственном опыте убедился: даже перестань тело жить, душа не исчезнет в небытии. И наверняка что-то с ней происходит там, после жизни. Не то чтобы я заделался верующим в некоего Создателя и его антагониста, но ничуть не сомневался в существовании тёмной королевны.
В любом случае, я плохо помнил уроки по мифологии, чтобы делать какие-то выводы. Было ли явление Марьи выражением божественного покровительства к моей персоне или частью её «работы»? Чем я сумел привлечь её внимание? Почему сам влюбился с первого взгляда и насовсем, невзирая на сущность предмета обожания и совершенную безнадёжность такой любви, хотя всегда считал, что такого не бывает?
До этого момента все мои влюблённости в части эмоций ограничивались фривольными фантазиями, которые я воплощал в реале с объектом увлечения, и проходили за пару-тройку недель, а то и быстрее, после чего отношения заканчивались. С Маринкой я остался только потому, что меня всё устраивало. Ни о какой любви даже не помышлял и делами несостоявшейся невесты интересовался постольку поскольку. Может, поэтому Шлемову удалось её уговорить? Чёрт их разберёт. Да мне уже и не важно.
Теперь у меня есть Марья.
При одной мысли о тёмной королевне в душе поднималось тихое счастье оттого, что она просто есть, и в то же время скручивало такой смесью тоски, желания и непривычной нежности, что хоть убивайся, лишь бы снова увидеть её. Я помнил жесты, взгляды, улыбки. Помнил оттенки голоса, тёплое щекочущее дыхание и ароматно-нежную прохладу кожи. Я мечтал заинтересовать Марью как мужчина, хотел как можно больше знать о ней настоящей, быть рядом, делать для неё всё, что попросит, несмотря на всю очевидную глупость подобных мыслей.
Она — богиня, а я — смертный человек. Что я мог ей дать? Что вообще бывает нужно богам? Что может хотеть Марья? Чем я вывал её интерес? Почему она разрешила Звать её? Почему я говорил с ней о личных проблемах откровенно и начистоту, как не говорил никогда и ни с кем, и воспринимал такие разговоры как нечто совершенно естественное? Почему надежда на отношения с тёмной королевной живёт в душе вопреки всем разумным доводам?
Я не понимал себя, не понимал своих совершенно ненормальных чувств и эмоций. Вся логика разбивалась о глубинное «люблю» и «моя». Живи я сейчас обычной жизнью, вообще ни о чем думать не смог бы, кроме Марьи. Какая-то часть сознания втихаря даже испытывала облегчение оттого, что её нет рядом. Если уж в виде призрака так накрывало, за поведение тела было бы вовсе чертовски стыдно.
Но кроме этого я знал: даже Позови я её — ничего не выйдет.
Не придёт она. Скучно ей со мной, таким чурбаном, будет. Хоть прямо сейчас от тоски сдохни — и кончика носа не покажет. Так и буду валяться, ни живой, ни мёртвый.
И тем сильнее я ждал момента, когда смогу вернуться к жизни физически здорового человека.
Жизнь наивного обывателя закончилась.
А духовно я навсегда заболел Марьей.
— Ну, вот и всё, готово, — Абрамыч осторожно снял с меня маску биогеля. По отвыкшей сетчатке ударило светом даже через закрытые веки. Зато дышать стало намного легче.
— Можешь посмотреть.
Я вздохнул и осторожно приоткрыл глаза.
Свет. Резкий, ослепительный до слёз. Я заморгал, избавляясь от навернувшейся влаги.
— Это хорошо, голубчик, — лица коснулось что-то мягкое, осторожно промокая жидкость. — Значит, всё у тебя срослось как надо. Давай, посмотри на себя.
Куда деваться, открываю глаза, хотя щурюсь. Абрамыч улыбается и протягивает мне зеркало. Чёрт… Руки дрожат. Ладно, Лёха, соберись, не дрейфь.
Осторожно беру зеркало — пальцы ещё в плёнке биогеля, — и смотрю.
Ёёёёё… На планшете по-другому было.
В зеркале незнакомое лицо. Не шире и не уже моего старого, но другая форма носа, губ, измененный разрез глаз, слегка иная линия бровей, скул и подбородка. Тёмно-русые волосы мои. Но глаза из карих стали серыми. Никаких особых примет, на шрамы и швы нет даже намека, лицо приятное, но если отвернуться — сам не вспомню, как выгляжу. И это теперь я.
В толпе просто растворюсь.
— Нравится? — Абрамыч с любопытством ждёт моей реакции. Прикрываю глаза. «Да».
Какая теперь разница. Обратного пути нет.
— Вот и хорошо, — старый доктор забирает зеркало. — Отдыхай, на всё про всё тебе неделя.
Неделя? Чтобы встать на ноги после операции?