Да и вечереет уже.
Наверное, пора возвращаться в тело.
Любопытно, в какой отряд меня зачислили в таком-то состоянии…
Шафран Абрамович Розенбаум восседал за столиком дежурного, что-то писал в электронном планшете и негромко напевал себе под нос. На мой слух — очень музыкально. Я завис в воздухе, не решаясь при докторе вселяться в родное тело. Почему-то этот процесс вдруг стал очень интимным, и присутствие постороннего раздражало.
Розенбаум, словно почувствовав моё состояние, оторвался от записей и посмотрел на капсулу.
— Ах, голубчик, голубчик, — он грузно поднялся со стула и подошёл к капсуле. — Не нагулялся ещё, милый ты мой? Вот послушай совет старого доктора: возвращайся по-хорошему. Заждались тут тебя, ах, как заждались…
Он смотрел на моё тело, но у меня возникло странное устойчивое ощущение, что этот самый Шафран Абрамыч прекрасно видит меня такого. Заждались… Знаю я, зачем заждались. Только не помню, что вам нужно. И вспоминать не желаю.
Я усмехнулся, глядя, как доктор что-то регулирует в приборах. Самому себе что врать? Хочу я знать, что там у меня в памяти сидит. Очень хочу. Жизнь моя от этого зависит.
А может, и не только моя. Кто знает, что там запрятано?
Хотя жизнь Семёна меня не волновала. Чем бы ни оказалось это место, слишком серьёзных людей и технологии я видел вокруг. И ОСБ на них работал, и ИИВНС. Не удивлюсь, если кто-то и из управы ЧК перед Петром Андреевичем отчитывается.
Я вспомнил монументальную фигуру местного начальства и снова усмехнулся.
Такой даже пальцем зря не пошевелит. На много ходов вперёд всё просчитывает.
Нужен я им. Чертовски нужен.
— Возвращайся, возвращайся, голубчик, — Абрамыч поправил на носу старомодные очки. — Не упрямься. Другого-то пути у тебя нет. Поверь старому доктору. Здесь и не таких вытаскивали.
Верю. Начальство местное бровью поведёт — откуда угодно вытащите.
В расход никому не хочется.
Старый доктор добродушно улыбнулся в бороду, поправил свою шапочку, забрал планшет и, насвистывая мелодичный мотив, вышел из бокса.
Дождавшись, когда за дверью затихнут шаги, я подлетел к капсуле. Вид у родного тела не очень, но было и хуже. Что мне бледность кожи и желтизна на скулах, резкая худоба и впалые щёки, потемневшие от щетины? Не баба, бояться нечего. Живой пока — и ладно. А мясо и жир — надо будет, нагуляю.
Возвращаться в тело особого желания не было, но доктор прав. Если я не очнусь, то так ничего и не узнаю. Можно не один год провести в этой больничке, тщетно пытаясь пробиться через купола защитного поля. Но нет гарантии, что за это время очередной гений не создаст новые технологии по сканированию памяти. Как только моё тело станет ненужным — его уничтожат. А я останусь местным привидением.
Если до этого раньше в тело не загонят. Теми же полями.
Чёрт.
Прав этот Абрамыч. Трижды кругом прав.
Мне не оставили выбора.
Эх, Лёха… Держись теперь, знай. В серьёзные и непонятные игры меня втянули.
Я протянул руку, коснулся собственного тела и рухнул в открывшуюся черноту.
Последнее, что я запомнил, перед тем как сознание поглотила тьма: громкий электронный писк тревожного сигнала.
А ещё то, что сразу почувствовал себя очень хреново.
Глава 8. Джокер
Темнота нежно коснулась лица. Пуховым пером защекотала кожу. Мягкими пальцами прикоснулась к затылку, пытаясь проникнуть в голову. Я дёрнулся — и она тут же распалась на тени, тени расползлись по углам, меняя краски и перетекая в полусон — полубред…
— Итак, повторяю первый и последний раз! Каждый, оказавший сопротивление и не выполнивший мою команду, будет убит! — Хмурый и злой человек, в военной полевой форме Федерации без знаков отличия, с не импульсной, старой винтовкой наперевес, грозно смотрел на нас. Его товарищи, с таким же оружием, оцепили площадь и патрулировали вдоль ограды посёлка.