Дальше я смотреть не стал. Я скользил вниз по стеклянной плоскости, что норовила встать на ребро. Я-невидимый же из последних сил старался замедлить своё почти падение и только чудом удерживался на ногах. Что бы это ни было, меня здорово подставили. Качественно и чисто. И сделать это мог только один человек.
Рахманов.
— Это не та запись, — смотрю Гомзякову прямо в глаза. — Я этого не говорил и не делал. Запросите у Рахманова настоящую запись.
— Да вы не волнуйтесь так, Алексей Витальевич, — следак нарочито добродушно улыбается.
Только сейчас замечаю, что третью сигарету просто растёр в кулаке. Вот чёрт… Стряхиваю крошки с ладони в пепельницу. Гель мелко вздрагивает, поглощая пепел и крошево. Абсолютная пожаробезопасность.
— Запись настоящая, номер 35896, с прибора наблюдения РВЗ-РК10, регистрационный номер 45/78/9, зарегистрированного за Донниковым Алексеем Витальевичем, — невозмутимо добивает Гомзяков. — Другой записи не существует.
Вот дерьмо. Не спрашивая разрешения и не обращая внимания на что-то говорящего адвоката, беру сигарету и закуриваю. На нервах сыграли такие аккорды, что плевать уже на всё. Опрокинул меня Семён. Конкретно. Куда там Шлемову с его завистью… И складно-то как всё… Наверняка и деньги на карточке есть. Восемьсот тысяч. Клим не пожалеет, чтобы мне нагадить. А когда закроют, если вышку не дадут, — денежки со счёта обратно Семён ему сдёрнет.
Раз уж такую запись смострячил, липовые операции со счетами — раз плюнуть…
Но зачем это Семёну? Ему-то я что сделал?
— Алексей Витальевич, вы будете знакомиться с заключением проверки? — Шармат едва ли не дергает меня за рукав.
— Нет.
Что знакомиться, и так всё ясно. Влип не по горло, с головой ушёл на дно. Десятка — за вымогательство, столько же — за огнестрел. Сопротивление при задержании — ещё пять. Тяжкие телесные в совокупности со всеми остальными — пятнадцать. Это если Шлем концы не отдаст. Итого — сорок или больше. Практически — пожизненно. Когда выйду — буду никому ненужным стариком.
Но если Шлемов сдохнет, итог один — вышка. Без сомнений.
Топлю бычок в пепельнице и снова беру сигарету. Хоть накуриться, пока есть возможность.
— Василий Петрович, я могу поговорить с моим подзащитным наедине? — Адвокат вежливо изображает улыбку. Гомзяков кивает и выходит из-за стола.
— В присутствии охраны.
— Разумеется, — Шармат ждёт, когда следак выйдет из кабинета, а я ничего не понимаю. О чём говорить, когда всё и так ясно?
Пропасть у меня под ногами. Бездна. Жадная и голодная. Сожрёт и не заметит.
— Алексей Василь…
— Витальевич.
— Простите, Витальевич, — адвокат наклоняется ко мне через стол. — Вы понимаете, что вам грозит?
— Понимаю.
— Что вы намерены делать?
Пожимаю плечами. Что тут сделаешь. Разве что на охрану броситься, чтобы пристрелили.
Шармат проникновенно заглядывает мне в глаза.
— Алексей… Витальевич, — ну надо же, справился с отчеством. — Вы уверены, что запись поддельная?
Киваю, легонько сбиваю пепел. Шармат хмурит густые брови.
— Давайте начистоту. По совокупности вам грозит или почти пожизненное, или вышка. Доказательства против вас. Основное — эта запись. Нам нечем её опровергнуть, кроме одного.
Моё невидимое скольжение прекратилось. Словно ноги нашли едва заметную опору на гладкой, почти ледяной поверхности. Да и сама плоскость на мгновение замерла, перестав наклоняться. Угол — почти девяносто.
Ого. Это интересно. Чертовски интересно.