— Чему ты удивляешься? Если бы ты остановился, когда она просила, Бломме была бы жива! Но неуемное честолюбие гнало тебя вперед! — на глазах принца снова выступили слезы. — Желание славы одолевало тебя! Желание повелевать всеми! Желание сразиться с непобедимым воином, забрать себе то, что принадлежит ему! Стать королем над королями! Скажи, и много дает такая власть, брат? Дает ли она тебе счастье?
Онн молчал, и Олаф, не дождавшись ответа, заговорил снова.
— Бломме мертва теперь. Как и Хэзер. Как и тысячи других невинных людей. И моя душа болит сейчас. Моя душа просит мести! И я должен был бы вызвать тебя на поединок и сразиться с тобой. Но я не могу… не могу поднять меч против тебя… Ведь в тебе та же кровь. Ты мой брат и мой конунг. Я всегда любил тебя. Восхищался тобой. И восхищаюсь теперь.
Онн с тоской посмотрел на брата, печаль сжимала его сердце, и конунг знал, что так теперь будет всегда. И все же, он не хотел перебивать Олафа, хотел дать тому закончить свою речь, тот сказал еще не все, это было понятно. И действительно Олаф вскоре продолжил.
- Я люблю тебя… И все-таки моя душа словно в огне. Она жаждет мести. Души тысяч убитых тобой просят меня о мести. Я словно слышу их голоса, они неустанно звучат в моей голове! И я не могу заставить их замолчать! Как же исполнить их просьбы? Как я могу отомстить тебе, брат? — он взглянул на Онна, а потом крепко-крепко сжал того в объятиях, и конунг ответил тем же. Освободившись, Олаф вытер слезы, бежавшие по щекам, принц не пытался их больше сдерживать или скрывать, к чему теперь. Он поднялся. Олаф возвышался сейчас над сидящим на траве конунгом, стоял, сжимая в руках обнаженный меч, который успел незаметно вытащить во время объятий.
— Если только так, — твердо произнес он, глядя в глаза конунгу немигающим взглядом. А после пронзил грудь мечом, продолжая все так же неотрывно смотреть на него.
— Олаф! Брат! Что же ты наделал! — не помня себя от ужаса, Онн вскочил на ноги и подхватил оседающее тело. Кровь ручьем текла из глубокой раны, — На помощь! Ко мне! Помогите кто-нибудь!
Онн звал и звал, но все его люди были слишком далеко. Конунг пытался остановить кровь, но рана оказалась слишком глубока, жизнь необратимо утекала сквозь нее, а принц все продолжал смотреть на него. Лицо Олафа стало совсем белым, а потом взгляд остановился и дыхание замерло.
Опустив тело брата на траву, Онн двумя пальцами закрыл ему глаза. Сейчас принц Олаф лежал перед ним, прекрасный и спокойный, словно бог Бальдр, сын Одина, уснувший вечным сном, но ждущий своего воскрешения. Он был так хорош собой, что только боги и могли с ним сравниться, при жизни и после смерти.
Конунг положил голову брата себе на колени, а потом поднял лицо к небу и вдруг громко взвыл, как выли волки, не в силах сдержать терзающую боль.
Боль росла с каждым мгновением, она заслонила собой весь мир, а потом достигла пика — и что-то сломалось в его душе, железная воля северного короля не выдержала, и он продолжал теперь сидеть рядом с телом брата, неподвижный, не сделав и попытки пошевелиться, когда подошли верные викинги, чтобы забрать тело принца и подготовить к погребальной церемонии. Они не спросили, что произошло, каждому было ясно, что Онн не мог поднять меч на брата, а значит, Олаф не выдержал утраты и решил последовать вслед за женой.
Чуть позже к сидевшему все там же, на вершине холма, конунгу подошел старый Хлодвиг. Ярл еле таскал ноги, слишком много ему пришлось пережить в эти два дня. Все-таки он был уже стар для таких жарких сражений.
— Города больше нет, как ты и приказал, — сообщил Хлодвиг.
Онн молча кивнул.
— Мы нашли много золота и драгоценных вещей. Очень много, куда больше, чем было у нас! Никогда не видел такой славной добычи, Квентин и правда владел несметными богатствами!
— Теперь неважно… — тихо откликнулся Онн. — Местные жители… Кто-нибудь остался?
— Пара сотен, не больше. В основном женщины, дети, старики. Но наберется и десяток мужчин. Может, два десятка. Казнить всех? Или только воинов?
— Потом… Все потом.
— Мы сложили костры и положили на них тела. Принца и его супругу тоже. Зажжем их, когда ты скажешь, — сообщил Хлодвиг, а после, не дождавшись ответа, был вынужден уйти обратно в лагерь, а конунг так и остался на месте, словно обратился в камень, неподвижно глядя перед собой, ничего не чувствуя и не осознавая происходящего.
И так он сидел, пока легкими шагами не приблизилась к нему неизвестно откуда появившаяся Бертильда. Колдунья встала совсем рядом, но конунг даже не заметил ее присутствия.
— Итак, ты потерял все три сокровища, — произнесла женщина. Онн поднял на нее глаза, но не ответил и снова отвернулся.
Нисколько не смутившись его молчанием и презрением, ведьма спокойно села рядом, подобрав под себя ноги, и продолжила.
— Твой брат был красив, — вздохнула она. — Я знала немало красивых мужчин. Но никого, кто мог бы сравниться с ним… Я бы забрала его себе, если бы он был жив…
— Почему не забрала, пока был жив? — спросил Онн с усмешкой, — Ты же вроде знаешь, как это делается…
— Не могла, — Бертильда вздохнула. — Она… Я не знала никого, лучше нее… Светлая эльфа. Я отдала бы за нее жизнь!
— Что ж не отдала? Что ж не защитила ее? — Онн повернулся и зло взглянул на ведьму.
— Так решили боги. А как были прекрасны ее стихи и песни! Куда лучше моих…
— А ты писала стихи? — в безжизненном взгляде Онна мелькнуло удивление, конунг столько прожил в хижине с этой колдуньей, но понятия не имел, что и ведьма сочиняет висы!
— Пыталась, — усмехнулась та. — Но бросила, когда послушала ее… Поняла, что занимаюсь не своим делом. А каждый должен делать что-то свое.
Она помолчала.