Карина не торопилась отвечать. Она глубоко и с наслаждением затянулась, выпустила дым на полметра вперед и только потом сказала:
— Нет, я из тех, кто во все верит. Даже в то, во что не верят другие люди. И чаще всего моя вера оправдывается. Но странные дни были и у меня. Честно говоря, есть много людей, у которых были… странности. И у каждого свои.
— А у тебя какие? Видела НЛО?
з Лучше бы НЛО, — снова улыбнулась Карина и выбросила окурок. — Слушай. Если тебя прижмет… Будет казаться, что весь мир на ушли встал и что ты полностью потерялась… Что тебе врали постоянно. Или ты себе врала… В общем, завтра вечером у нас тут будет мероприятие в нижнем зале. В восемь начнем. Там будет человек, который может помочь.
— Типа психолог что ли? — напряглась Саша. — Вечеринка для психов? С пивом и таблетками?
Карина посмотрела на нее. Долго и как-то немного грустно.
— Нет, — наконец сказала она. — Вот в кого я точно не верю, так это в психов. Ладно, пора. Удачи.
Дверной колокольчик «Совиного гнезда» коротко звякнул, впуская свою барменшу. Саша мгновение постояла, глядя как Карина возвращается за бар, а потом выкинула окурок и двинулась в сторону метро, мысленно давая себе обещание больше никогда не приближаться к этому странному пабу.
Это обещание она держала чуть больше суток.
НАСТЯ. "НАРЕЧИЕ"
1. Возможность, какой бы она ни была, совместима с жизнью. Главное для Субъекта — постоянный контроль над Возможностью.
Отрывок из «Инструкции для Субъектов, обладающих Возможностями»
(Данная Инструкция одобрена Регистратурой и является официальным документом.
Вопросы и просьбы о помощи рассматриваются в Регистратуре каждый второй четверг месяца.)
1. Возможность — не болезнь, а дар. С ней не надо выживать; ею надо жить.
Отрывок из «Памятки для Альтернативных Людей»
(С вопросами и просьбами о помощи обращаться в «Совиное гнездо» к Каре и Анне.
Круглосуточно, без выходных.)
Ничего не происходит.
С ней — ничего. Она могла бы работать отпугивателем событий. Ее надо засылать к очень активным людям — например, трудоголикам — в качестве громоотвода. Они сразу испытают спокойствие и абсолютный, обескураживающе бесперспективный штиль.
Настя закрыла очередную книгу, полную ярких героев, сильных переживаний и событий, и прислонилась лбом к прохладному стеклу маршрутки. За окном слепо и лениво светило солнце. Люди бежали куда-то по своим делам, общались, знакомились. Они явно говорят больше десяти фраз в неделю. Не то что она, обычно ограничивающаяся простыми конструкциями вроде «Передайте, пожалуйста, за проезд» или «У вас будет сдача с тысячи?»
Некоторым людям язык дан только для того, чтобы различать вкус.
Настя вышла из маршрутки в районе Киевской и медленно двинулась по стеклянному мосту к зданию МИДа.
Тяжело быть третьим ребенком в яркой, очень яркой и целеустремленной семье. Каждый раз, когда родители звонят с гастролей, Настя напрягается и ждет. Ждет тех самых покровительственных интонаций с легкой надеждой, когда они спросят: «А как твои дела? Что нового?»
И ей опять будет нечего ответить.
Они, конечно, сразу это поймут и быстро сменят тему. Мама начнет хохотать, описывая, как отец гонял голубей на Дуомской площади в Милане, а папа с гордостью расскажет, что на его жену засматривается вся творческая интеллигенция Европы — от режиссеров до осветителей. И это будет правдой. Ее родители — невероятно яркие люди. Даже в школе с ней общались не из-за того, кем была она, а из-за того, что ее родители находили язык с каждым ее знакомым, случайно оказавшемся в их доме.
«Какие у тебя потрясные родители, Мешанина!» — сверкая глазами, говорил Вова Быков — первый красавчик класса, — когда Настина мама угостила его мудреной кубинской настойкой. Потом этот Вова начал встречаться с девчонкой из параллели, однако все равно продолжил поздравлять Настину маму с восьмым марта по смс.
Когда Настя училась на первом курсе, родители практически полностью перебрались в Европу, и появлялись в Москве очень редко — только на дни рождения детей. Новым объектом обожания Настиных знакомых стал ее брат — высокий, спортивный и стильный романтик, длинноволосый настолько, что сзади за девушку чаще принимали его, а не коротко стриженную Настю. Когда он приезжал за ней в универ — с этими его волосами в хвосте, развевающимися, как крылья, с громоздким рюкзаком, откуда торчало дуло цифровой камеры, и под неизменно громкую музыку — все девушки в радиусе пятнадцати метров превращались в ароматизированное духами желе. С Настей тогда хотели дружить все курсы и даже некоторые преподавательницы: ее брат умеет оставлять след в женских сердцах.
Теперь он появляется редко — выбился в известные фотографы. Периодически он звонит со словами «Эльбрус бесподобен! Анастейшен, тебе бы заняться альпинизмом! Тут такие цвета!» или «Этот город мертвых в Индии — просто чума! Погребальные костры видно за несколько миль! Я пришлю тебе фотки на почту!». Игнат всегда говорит так, как будто в его лексиконе есть лишь восклицательные знаки.
Приезжает к Насте только Ада, ее сестра. Вернее, Аделаида Марковна — как ее с благоговением называют подчиненные и партнеры. Ада заходит в маленькую Настину двушку, гремя пакетами с едой из «Азбуки вкуса», где обязательно будет парочка дорогих бутылок красного — «моя адская страсть», как называет свое увлечение винами сестра. Ада красиво расставляет все на столе, отчитывая Настю за шухер в доме, и усаживает ее пробовать очередное винное золото, попутно уточняя, не завела ли Настя себе любовника или хотя бы работу.