От этой проклятой болезни умерла моя жена и старшая дочка. Сыновья и младшая дочка, Бог миловал, не заболели. Да и я остался в живых, хотя за Аграфеной ухаживал до самой ее смерти.
А вот наши соседи почти все поумирали, а те, кто остался, разбрелись. И пришлось мне тоже уходить из селения, где я счастливо прожил столько лет. Решил я поселиться подальше от этого страшного места, где умерло столько людей. И пошли мы на юг, но ни в одной индейской деревне нас не приняли; где просто прогоняли, а где и насилие нам учинить хотели, пару раз мы еле-еле отбились от них. Кричали, что «люди кремня» — их враги.
И вот, наконец, дошли мы до земель племени, которых соседние племена называли «сасквеханноками», а сами они себя — «конестога». Вот и у них почти все племя перемерло от той же болезни, а те, кто остался в живых, перебрался в новую деревеньку, в которой было всего четыре «длинных дома». По языку они были схожи с «людьми кремня», и когда я спросил у них разрешения остаться, их совет после долгого совещания нам это разрешил.
Сасквеханноки были людьми рослыми и крепкими. Каждый был, считай, с меня ростом. Я еще подумал, что у них меня вряд ли назвали бы «Большим» или «Огромным»…
Ох, совсем мне что-то стало плохо. Перед глазами плывет какой-то морок. Вроде тумана, но это не туман. И на дым непохоже. Что-то мелькает перед глазами, а что — не пойму. Голоса какие-то слышаться. Может, это Аграфена за душенькой моей пришла? Подожди, родная, скоро будем вместе.
А ведь не старый я еще, да и детишки у меня остались. Они, правда, взрослые уже. Два сына — один родной, один пасынок. Старший уже воин, сильный и храбрый. Вот только жив ли он — Желтый Бобер. Он ведь со мной был рядом, когда по нам из кустов эти злодеи стрелять начали…
А ведь мы никого не трогали, шли к англичанину, Джону Харрису, который поселился неподалеку. Хотели у него обменять шкурки белок и лис — бобры-то в этих местах уже повывелись — на порох и свинец. У нас стрелять стало нечем, вот я и решил вместе с сыном и двумя молодыми воинами заглянуть к торговцу. Индейцев он, правда, случалось, обманывал. Но меня-то нет. Стреляного воробья, на мякине не проведешь. Ан вот как все вышло-то…
Идем мы, значит, по тропке, что вдоль обрыва стелется. Вдруг из кустов впереди — бах — бабах! Вижу, как воин, который впереди шел, взмахнул руками, и упал. Желтый Бобер — он тюки с мехами нес — уронил тюки и за грудь схватился. А третий воин, Скачущий Олень, крикнул мне, что он уведет врагов, и стал карабкаться на скалу. У самого же кровь по руке течет — похоже, что его пуля задела.
А потом снова кто-то выстрелил из кустов, и меня словно палкой по ребрам ударило. Ноги у меня подкосились, и я полетел вниз, с обрыва. Ох я и летел! Стукался о камни, кусты царапали мне лицо. Один раз так о камень боком ударился, что в глазах темно стало. А потом, когда уже перестал было вниз катиться, упал так, что руку подвернул. Сломал, похоже. Причем, правую руку, так что я теперь с супостатами и сразиться не смогу — левой рукой делать это несподручно.
Полежал я чуток, а потом собрал последние силы и отполз в кусты. Вовремя я это сделал. Слышу — разговаривают наверху. По-английски говорят, а что именно никак разобрать не могу. В голове все шумит, да и английский язык знаю плохо. Понял я лишь одно, бандиты эти решали — что им делать дальше — спуститься и добить меня, или догонять индейца, который от них сбежал. Потом голоса затихли. Видно, они за Скачущим Оленем погнались. Только его не зря так назвали — бегал он быстро, и так просто его трудно будет поймать.
А солнышко высоко на небе — почитай, в зените… Видно, не дотерплю я до темноты — совсем мне худо стало. Проваливаюсь я куда-то, словно в яму темную. Свет у меня померк в глазах, и я сомлел. Привиделось мне, что Аграфена вместе с бабушкой моей идут вдвоем по зеленому лугу у нас на Шерегодро-озере, разговаривают и смеются. Бабушка говорит по-русски, Аграфена — по-индейски, но друг друга понимают. А меня не видят. Значит, не время мне к ним, на тот свет идти…
Очнулся я от того, что кто-то меня ворочает. Тихо так, словно старается мне больно не сделать. Открываю я глаза, и вижу: стоят вокруг меня люди, одетые чудно. На индейцев непохожи, и на трапперов тоже. И не солдаты вроде. И вот слышу, как они тихонько между собой переговариваются. ПО-РУССКИ ПЕРЕГОВАРИВАЮТСЯ!
— Господи, — пробормотал я, — неужто русские? Откуда вы здесь взялись?
И снова провалился в вязкую тьму…
15 июня 1755 года. Долина реки Сасквеханны.
Кузьма Новиков, он же Ононтио.
Не помню — сколько я провалялся без памяти. Но очнулся я от слов, сказанных по-русски.
— Командир, как ты считаешь, откуда это чудо здесь появилось?
— Ума не приложу… Думал, что это какой-то реконструктор шальной, решил в Чингачгука поиграть. Только, что-то тут не вяжется. Ну, не похож он на любителя экстрима, который, надев мокасины, начинает размахивать томагавком и звать всех на тропу войны.
— Кто же он тогда?
— А вот давай у него прямо и спросим. Видишь, он очухался — хотя глаза и не открывает, но слышит, о чем мы тут с тобой говорим.
— Эй, мил человек, — надо мной склонился один из моих спасителей, — как зовут тебя, и откуда ты родом?
Я полностью открыл глаза, и зажмурился от ярких солнечных лучей. Когда зрение мое полностью восстановилось, я увидел стоявших вокруг меня людей в чудной одежде. И оружие, которое было у них, тоже я никогда раньше не видал. Но они спасли меня от неминучей смерти, и я им был за это благодарен.
— Кузьма я, Новиков, родом из Новгородской губернии, Боровичского уезда, Кончанской волости.
— Это где Суворов в ссылке был? — спросил меня один из моих спасителей.
— Не знаю я никакого Суворова, — ответил я. — А село наше принадлежит императрице Елизавете Петровне.[19]. Я же попал в плен к французам на фрегате «Митау». В Копенгагене сбежал от них, нанялся на шведский корабль, и отправился в Новый Свет в город Квебек. Ну, а потом я стал жить среди индейцев. Много чего со мной случилось. А сегодня какие-то тати напали на нас в лесу. Двух индейцев убили, один сбежал от них, а я вот получил пулю в бок, да и упал с обрыва вниз. Ребра болят, и рука вот…
Совсем было с жизнью простился, да вот, спаси вас Господи, спасли вы меня. Теперь я вечный ваш должник…
Пока я говорил, мои спасители удивленно переглядывались между собой и пожимали плечами. Видно было по их лицам, что они не верили ни одному моему слову.
— Клянусь, что то, что я вам сказал — правда истинная. Крест готов в этом целовать. Ни в чем плохом перед Россией, и матушкой нашей, императрицей Елизаветой Петровной не замешан, — я стал шарить левой рукой под одеждой, стараясь найти нательный крест.
— Ладно, Кузьма, лежи, — один из моих спасителей, видимо старший, удержал руку. — Значит, ты говоришь, что попал в плен к французам? А в каком году это было?
[19] Кончанское стало принадлежать Василию Ивановичу Суворову — отцу великого полководца Александра Васильевича Суворова — лишь в 1763 году.