— Нас с товарищем ждут ровно через три дня. Если мы не вернемся вовремя, то Квинси придет сюда со всеми нашими людьми. Ох, не завидую я вам, если это произойдет!
Хоть на физиономии немца и появился страх, но потеря денег, судя по всему, пугала его больше. Он сказал голосом, в котором еле угадывалась дрожь:
— Могу выплатить вам только деньги за первую деревню, не более того. Про нее мы уже знаем. Половину оговоренной суммы. Остальные деньги — после того, как мы убедимся в том, что второй деревни и в самом деле больше нет.
— Три четверти.
— Хорошо, две трети, — вздохнул старый жмот. — Приходите к вечеру, я приготовлю требуемую сумму.
— Не позже трех часов, — ответил я. — Нам еще нужно вовремя отправиться в обратный путь. А ведь еще придется деньги пересчитывать. Зная вас, надо это сделать обязательно. А то ведь снова попробуете нас обмануть. Или вы хотите, чтобы мы опоздали к своим? — сказал я с угрожающими нотками в голосе.
— В четыре. Поймите, мне еще нужно будет поговорить со старейшинами. А еще и палача нужно будет встретить, он вот-вот должен подъехать.
— Палача? А кого вы собираетесь вздернуть?
— Да нет, вешать никого мы не будем. Просто какой-то новый переселенец не хочет возвращать уважаемому герру Клингбайлю долг. И потому он завтра получит сорок плетей. Хотите, оставайтесь, полюбуетесь. Зрелище будет славное. Впрочем, я договорюсь с палачом, чтобы он его не слишком сильно бил — он хороший кузнец и оружейник, и Клингбайль просил его не слишком калечить.
— Так зачем вам все это нужно?
— Он должен знать своё место. А то возомнил о себе невесть что.
Я хмуро посмотрел на него, и мы с Фрейзером сели на лошадей и отправились на площадь, в кабак, располагавшийся в здании под вывеской с шестиконечной звездой[68]. Когда я здесь вкалывал, денег на посещение подобных заведений у меня не было. Теперь же они были.
Внутри кабака было на удивление чисто и уютно. Столы из тсуги, стены, покрытые деревянными панелями, головы оленя, волка, и лося, и говорливый хозяин. Еда у немца была довольно грубой, но сытной — жирная свинина, кукуруза, и действительно хорошее темное пиво. Готтлиб — так звали хозяина — хорошо говорил по-английски, хоть и с сильным немецким акцентом. Почему-то мы ему понравились. Может, потому что заплатили не скупясь, может, потому что старательно нахваливали его пиво, может еще почему. Во всяком случае, он старательно пересказал нам все новые городские сплетни, в том числе и про завтрашнюю экзекуцию.
— Бедный мальчик. Пришел-то он сюда уважаемым человеком. Но когда он услышал про то, что кто-то поубивал недалеко отсюда индейцев, он возмутился, и его арестовали, якобы за долги Клинбайлю. Это один из дружков проклятого Меркеля.
— Ведь этого парня уже судили!
— Да какой это был суд? Комедия одна. Судья-то на довольствии у Меркеля, да и Клингбайль ему заплатит какой-то процент.
— Жалко парня.
— И мне жалко, да что ж поделаешь? Я б давно уехал отсюда, но куда? К англичанам не хочу, а все немецкие поселения здесь под пятой той же шайки. Ладно, господа, хватит об этом — вдруг кто-нибудь услышит, тогда нам всем не поздоровится…
— Хорошо, — сказал я, хотя мне все услышанное совсем не понравилось. — А что еще нового в Монокаси?
— Да почти ничего. Разве что какая-то девушка здесь объявилась. Англичанка, да еще и богатая, — слыхал я, что чуть ли не родственница губернатора Виргинии, к тому же то ли графиня, то ли герцогиня. Ей-то здесь бояться нечего — если с такой что-то и случится, от Монокаси останутся рожки да ножки.
— Герцогиня? — спросил я, не веря своим ушам. Неужто?..
— А вот и она, — шепнул Готтлиб, указывая на дверь.
Я не успел даже обернуться, как меня заключили в объятия, и я услышал любимый голос:
— Томми! Томми Робинсон!! Мой Томми!!!
19 июня 1754 года. Медвежьи горы.
Джонатан Оделл, почти что сасквеханнок.
Три дня назад на рассвете началась переправа на другой берег Джуниаты, навстречу восходящему солнцу. Я еще спросил, зачем мы идем на восток, когда нам нужно вообще-то на запад. Русский по имени Макс, главный их медик, разъяснил мне, что нам необходимо держаться как можно дальше от Брэддока.
— Знаешь, Джонни — мы уже перешли на имена[69] — с трудом нам удалось победить группу Вашингтона, состоявшую из пары сотен колонистов. Вот только у Брэддока осталось еще больше полутора тысяч человек, и почти все они — регулярные войска. Против них у нас мало шансов устоять. А Брэддок будет нас искать. Конечно, ты, если хочешь, можешь остаться — он же не знает, что ты перешел на нашу сторону.
— Ну уж нет, — сказал я. — Лучше я останусь с вами.
— Вот и хорошо. Мы перейдем через Джуниату и пойдем вдоль реки на север — точнее, не вдоль самой реки, а по параллельной тропе где-то в двух-трех километрах. Это примерно расстояние от мили до двух, — пояснил он, увидев мой непонимающий взгляд. — Река рано или поздно повернет на запад, и где-то там и будет находиться наша цель, Медвежьи горы. Там и дождемся наших.
[68] У немцев это — не еврейский символ, а знак того, что здесь подается свежее пиво.
[69] В английском еще в XVII веке исчезла форма «thou» — «ты», и переход на имена вместо «мистер такой-то» означает примерно то же, что и переход на «ты» в других языках.