останавливает сердце, это доходит далеко не сразу.
– Нам двоим не победить, понимаешь? Он дышит, дышит тяжело. Я его только что убила, и он наконец все понял.
– Н-нет… Да. Еще как – да. Еще целый час судороги сосудов будут гнать кровь по телу – слабо, но гнать, мозгу хватит. «Печать Инквизитора» – это такая пытка.
Разум, привычный к биению сердца, трещит и теряет волю, ему очень плохо без простейшего метронома. Мне плевать сейчас на этот глупый непонятный разум, главное, что его сердце не бьется, и сейчас, что бы ни сидело у него в нутре, оно послало крик о помощи. Крик, который услышит маленький запорный механизм на небольшой, в сущности, крио-камере.
– Т-ты… Дверь распахнулась, влетели охранники, и я получила укол нейрошокером.
– Ты что творишь, сука?! Руку разрывало болью, а под ребра уже прилетел второй щелчок.
– Как он?
– Дышит вроде! /"С… Суки, не смейте проверять пульс…"/ Я корчилась на полу, и меня перевернули лицом вверх.
– Какого черта?
– Он… ХХххр… Пялился на меня… Лицо наклонившегося надо мной охранника не разглядеть: свет вдруг стал слишком ярким, пульс – слишком громким, будто я его отобрала у Синдзи.
– Пялился? Да ты что?! В слепящем свете лампы взлетел энергетический хлыст, но его перехватили. Ах, черт, как стреляет-то! В груди бился огонь, в руке бился огонь, всему телу хотелось дергаться и корчиться.
– Не вздумай, ей еще идти к «Кубу», идиот.
– Она его чуть не убила! Может, она еще что выкинет?!
– Никаких следов, понял?! Они пререкались, а я в два горла жрала адреналин, глядя на силуэты, которым вскоре придется постараться, чтобы выжить.
– Да поднимайте уже, их там заждались! – крикнули от дверей, и в механизмах что-то скрежетнуло. Меня отходили нейрошокером по ребрам, тварям хотелось и большего, но они дорожили этой казнью. Так что я лежала, со свистом втягивая воздух, и ребра, казалось, раскрошило, а легкие прошили колючей проволокой, и с каждым взодохом кто-то протягивал это все сквозь меня. Скрежет подъемника, лампы мигают, Синдзи сипло дышит, а я лежу – и мне весело. Подъем лифта – это целых пятнадцать минут. Пятнадцать минут разговоров о том, как бы они меня отодрали, как бы мне было весело, как они служили на L218, и вот там… Под конец мне вкололи стимулятор.
– Дерьмо, а парень что-то слаб. Эй ты! Я смотрю на светильник, боль уходит, и больше бить меня не станут, а время потянуть стоит.
– Ну-ка, вставай, сука! Меня подтащили к Синдзи и приставили вплотную.
– Давай, хватай его. Смотри, чтобы он не упал, ясно?
– Запомни, сука, если казнь отложат, нам хана, но ты попадешь к нам! Как сказал, а. В этом месте я должна обделаться.
– Я с вами тоже поиграла бы, мальчики, – просипела я, хватая Синдзи за плечи. Он уже вспотел, и теперь мерз, и это плохо, я, значит, чего-то не учла. Меня еще раз ткнули шокером – в треть импульса, для острастки, и ворота начали открываться под сиреневое небо Х67. Сколько? Двадцать три минуты примерно. Я сделала шаг. Думать о том, сколько еще осталось, не хотелось.
Ставки сделаны, бежать по-другому я уже не могу. Рулетка крутится, часики мигают, и все фишки на… Скажем так, на зеро. Зеро. Рей. Хах… Свой путь к «Кубу» я начала с широченной улыбки. Почти двести пятьдесят метров до огромного черного куба, верх которого сходит на нет, растворяясь в эфире. Эту гадость надо строить под открытым небом, подальше от всего важного, потому что там – обломок наших космических путей, изнанка, а изнанка – она такая, что лучше быть готовым убежать. Разряды, опять же. Аллея Обреченных огорожена сетчатым забором, над ней парят видеокамеры, над камерами – сиреневое небо и рыжеватый взгляд солнца. Сегодня безоблачно, в воздухе многовато углекислоты, душно и парко, и так хочется зевнуть. Кто-то орет, но от стимулятора слегка заложило уши. Наверное, зеваки, у которых нет денег на место перед экраном. Ничего, потом пиратскую версию посмотрите. Обормот уже холодеет, ему совсем уже плохо, и я едва его веду. Что ж, есть одно преимущество: он не может сказать ни слова. А ему ведь так, поди, хочется. И мы так неплохо смотримся – рука об руку, вперед, к смерти. Романтика. Хоть бы поэму написал кто – что вам, жалко? Ведь искусство – один сплошной обман. Вот и верхушка тени «Куба» – слишком быстро. Тени колеблются, я увидела три свои тени, и каждая жила своей жизнью, потому что даже преломленный сквозь изнанку свет перестает быть просто светом и становится чем-то другим. Я оглянулась. Огромные поля светопреобразователей, куда ни глянь, антенны, летное поле штурмовиков невдалеке. Все вокруг уже колеблется, уже дрожит, еще десяток шагов, и нас затянет в угольную грань, в многомерное путешествие. И шарик катится не туда, и крупье уже изображает сочувственную улыбку… Аска, откуда эти ассоциации? Ты что, играла, родная? Я не знаю, но, наверное, на пороге смерти перед глазами проносится не только своя жизнь. Рев сирены ПВО не спутаешь ни с чем – это как тебя засовывают в сабвуфер и включают драм-металл. Тревога набрала децибелов, она теперь орала по полной, и я облегченно нашла нужные сигмы нервных окончаний на шее у обормота. И потому пропустила момент, когда в атмосферу ввалился челнок. Пылающая звезда пикировала, не заботясь ни о чем, и в первую очередь – не заботясь о торможении. Угол падения и лучи солнца мешали сказать точно, но, по-моему, челнок даже ускорялся. Синдзи оживал у меня под мышкой, откуда-то слева к небу протянулись шлейфы ракет, а я вгоняла ногти себе в ладони, понимая, что вот оно. Не отрывая взгляда от неба, я опрокинула подбежавшего охранника, вывернула локоть и всадила его же указательный палец в воздушный фильтр. А вот дальше пришлось опустить голову. Отобрать оружие – раз.
Выстрел под сочленение на шее – два. Пнуть труп навстречу второму – три. Mein Gott, я обожаю арифметику! Оборванцы бежали от ограды в металлическую степь, за мной гудела оголодавшая изнанка, и трое охранников уже легли в пыль, когда грохнул первый взрыв. Отвлекаясь от первой волны подкрепления, я подняла голову. Катер поймал ракету прямо рылом, вторая раскроила ему оперение, а потом на месте падающей капли полыхнул взрыв. На землю бросило всех: