— Не плачь, пойдем лучше погуляем.
Я перестал реветь, но еще всхлипывал. Мы пошли гулять. Мы шли по Сент-Клэр-Авеню к «Саванне» и вышли к ипподрому. Ч. Вордсворт сказал:
— Давай, ляжем на траву и будем смотреть в небо, и я хочу, чтобы ты задумался, как далеки от нас вон те звезды.
Я сделал, как он велел, и тогда понял зачем. Мне казалось, я стал пустой, и в то же время я чувствовал себя таким огромным, таким великим. Я забыл про обиду, и слезы, и побои.
Когда я сказал, что мне уже лучше, он стал показывать звезды и говорить их названия, и я особенно хорошо запомнил созвездие Ориона-Охотника, даже не знаю, почему. Я и сейчас могу найти его на небе, хотя остальное давно забылось.
Неожиданно глаза ослепил свет фонарика, это был полицейский. Мы встали с травы. Полицейский спросил:
— Что вы здесь делаете?
Ч. Вордсворт ответил:
— Я задаю себе этот вопрос вот уже сорок лет.
Мы подружились, Ч.Вордсворт и я. Однажды он сказал:
— Ты никому не должен рассказывать обо мне и о манговом дереве, и о кокосовой пальме, и о сливе. Ты должен держать это в тайне. Если ты расскажешь кому-нибудь, я все равно узнаю, потому что я поэт.
Я сдержал слово.
Мне нравилась его маленькая комнатка. Мебели в ней было не больше, чем у Джоржа в передней, но выглядела она чище и опрятнее. И в ней жило одиночество. Однажды я спросил:
— Мистер Вордсворт, зачем вам столько кустов во дворе? От них ведь такая сырость.
Он ответил:
— Послушай, я расскажу тебе одну историю. Когда-то давным-давно юноша встретил девушку, и они полюбили друг друга. Они любили друг друга так сильно, что поженились. Оба были поэты. Он любил слова, а она траву, и цветы, и деревья. Счастливо зажили они в маленьком домике, и вот однажды девушка-поэт сказала юноше-поэту: «Скоро у нас в семье будет еще один поэт». Но маленький поэт не родился, потому что девушка умерла, и он умер вместе с ней, внутри нее. Юноша сильно опечалился и сказал, что не тронет и травинки в саду девушки. Так сад и остался, разросся и одичал.
Я поднял глаза на Ч. Вордсворта. Казалось, он постарел, пока рассказывал мне эту чудесную историю. И я все понял.
Мы совершали долгие прогулки вместе. Ходили в ботанический сад и сад камней. В послеполуденное время забирались на Чэнселлор Хилл, смотрели, как сумерки спускаются на Порт-оф-Спейн, и видели, как в городе и на кораблях зажигаются огни.
Он делал все так, словно впервые в жизни. Он делал все так, словно совершал церковный обряд. Бывало, спросит меня:
— А как насчет мороженого?
И когда я кивал, он становился очень серьезным и говорил:
— Так, а какое кафе мы почтим своим присутствием? — будто это было так важно. Потом задумывался ненадолго и наконец произносил: