Да рюмок раздается звон.
Уста жуют...
Но вскоре гости понемногу
Подъемлют общую тревогу.
Никто не слушает, кричат,
Смеются, спорят и пищат.
Раздается голос профессора Мануйлова, все смолкают.
— Дорогие друзья! — говорит он. — Мы собрались сюда для того, чтобы отпраздновать юбилей нашего дорогого Александра Сергеевича (бурные, долго не смолкающие аплодисменты). Сегодня ему исполняется 135 лет. Пожелаем ему дальнейшей счастливой жизни и плодотворной работы. (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают в едином порыве. Крики «Ура!», «Да здравствует Александр Сергеич!», «Да здравствует великий Пушкин!»)
Пушкин смущенно благодарил.
Следующим взял слово Мирский. Все встали, держа бокалы.
— Товарищи. Еще тогда, когда Александр Сергеич спал, я написал статью. Статья имела своей целью вывести Пушкина из заколдованного круга социологических характеристик. Если я не ошибаюсь, она была одной из первых после Луначарского, подошедших к Пушкину с этой точки зрения.
— Спасибо, — сказал Пушкин.
— В то время в критике никто этого вопроса не поднимал. Литературоведение считало неприличным заниматься такой «вкусовщиной». По своей основной установке моя статья соответствовала направлению, в котором росла наша критика.
В разных концах зала раздалось шиканье.
— Корней Иванович, — обратился Маршак к Чуковскому, — вы чувствуете, кому он провозглашает тост? По-моему, себе.
— Ближе к теме! О Пушкине давайте! — раздались возгласы.
Мирский продолжал:
— Я знаю, что я...
— Опять «я».
— Что я люблю Пушкина больше, чем кто бы то ни было другой...
— А откуда он знает, как мы любим? — шепнул Томашевский Пумпянскому.
— Мы должны любить Пушкина, как его любил Маяковский, любить сильно, но «живого, а не мертвого».