В каждой щеке зияло по вагине. Обе были надутые и влажные, словно сюрреалистическая пародия на постер из журнала «Растлер». Маловразумительный коллаж из
плоти, фальшивой красоты и абсолютного кошмара.
Это был последний шаг Хелен в ее подчинении – принести в жертву собственную красоту, чтобы Брэдли и его друзья могли вставить ей не только в тело, но и
в лицо.
Доктор Арколио умолял ее не делать этого, но она угрожала наложить на себя руки, потом — убить его, потом – обещала рассказать, что он с ней уже сделал.
– Это обратимо, – убеждал он себя, скрупулезно пришивая вагинальные мышцы к ее щекам. – Это вполне обратимо.
Хелен подняла взгляд.
– Думаете, я получила, что хотела?
С каждым словом половые губы на щеках слегка шевелились.
Доктору пришлось отвернуться. Смотреть на дело своих рук было превыше его сил.
– Я не получила, что хотела, – сказала она, и слезы заскользили по ее щекам, и закапали с розовых… – Я хотела вагины везде, по всему телу, на лице, на
бедрах, на животе, под руками. Он хотел сексуальный объект, Юджин, и я была бы счастлива быть его сексуальным объектом.
Доктор Арколио сказал:
– Простите. Думаю, это моя ошибка, в той же мере, что и ваша. Хотя, пожалуй, это полностьюмоя ошибка.
В тот день он заехал в свой кабинет над Бруклин-сквер, куда Хелен Эллис пришла на свою первую консультацию. Он долго стоял у окна.
Правильно ли давать людям то, чего они хотят, если их желания извращенные и требуют принесения в жертву самих себя и если это противоречит Божьему замыслу?
Было ли правильно уродовать прекрасную женщину, даже если она жаждала этих уродств?
Как далеко простирается его ответственность? Мясник он или святой? Он приближен к раю или танцует над пропастью, ведущей в ад? Или же он был всего лишь
хирургической пародией на Энн Лэндерс [Псевдоним журналистки Рут Кроули, на протяжении нескольких десятилетий ведшей в «Чикаго Сан-таймс» колонку, посвященную
советам по налаживанию семейной жизни – прим. пер.], решая семейные проблемы скальпелем вместо добрых советов?
Он закурил первую сигарету за месяц и уселся за стол в сгущающейся темноте. Потом, когда почти стемнело, его секретарша, Эстер, постучалась и вошла.
– Доктор?