В теплой воде им овладела приятная апатия. Веки медленно опустились.
Затем раздался ее голос. Каким-то образом она пробралась внутрь. Не умерла от ножа в сердце и пришла к нему.
- Только посмотри на себя, - сказала она: - Гол как младенец.
Он схватил полотенце, чтобы прикрыться, но она выступила из тени, явив ему ужас. Это была не Люсидик, которую он знал. Все ее тело изменилось. Она превратилась в живое оружие.
- Господи, помоги мне, - прошептал он.
Она потянулась к нему и кастрировала одним ударом серпа. Он прижал окровавленные руки к опустевшему паху. Вывалился на лестничную клетку, зовя на помощь. В доме царила тишина – от чердака до подвала. Он звал сыновей, одного за другим. Никто не пришел. На зов явился лишь его пес, Маллеус. Выбежал из кухни, оставляя кровавые следы на белом ковре - с куском человечины в зубах.
- Все мертвы, - сказала Люсидик.
Затем очень нежно взяла Каскареллиана за загривок, как мать-кошка - непослушного котенка и легко подняла его в воздух. Кровь из раны в паху хлынула на ковер.
Она прижала лезвие к груди старика и вырезала ему сердце, а затем сбросила тело с лестницы. Позже, когда ветер стих, и показались звезды, Люсидик вышла на улицу, распахнув двери особняка Каскареллиана, чтобы зверство скорей обнаружили. Задворками и переулками она вернулась к западным воротам и направилась в грезящую пустыню.
Книга четвертая
Хирург Святого Сердца
I
Когда император и его семья погибли от рук Жнеца, а Люсидик растерзала дона Примордия (как и большинство его сыновей и телохранителей), в городе воцарился тревожный мир. Мелкие свары и возмущения, вызванные Великим Мятежом, стихли. Казалось, никто не хотел привлекать к себе внимания - слишком много появилось убийц на улицах.
Во время кризиса к власти пришла военная хунта, триумвират генералов Богото, Урбано и Монтефалько. Они были не лучшими, но и не худшими представителями своей породы: мужчины, наживавшиеся на войне, алчные и способные на величайшую жестокость.
Но, кроме привычки к садизму и маниакальной жажды насилия – качеств, таившихся в глубинах сердец трех генералов, у них была еще пара общих черт, хотя они бы ни за что в этом не признались. Первая – болезненная сентиментальность (выраженная в случае Богото и Урбано в привязанности к матерям, и, в случае Монтефалько – к девочкам шести-семи лет). Вторая – потрясающая суеверность.
Это не обсуждалось, но они знали – каждого из них коснулось невыразимое, богомерзкое предчувствие, и не было на земле города, который дышал бы жутью, как Примордий. Он жил слухами – чаще бредовыми. Истории, звучавшие у солдатских костров (и рано или поздно достигавшие ушей генералов) повествовали о невообразимых ужасах: тварях, чье существование казалось насмешкой над разумом. Ходили легенды о чудовищных порождениях Жнеца, мстительных детских призраках, суккубах, чьи груди и лона описывались в кошмарных, но возбуждающих деталях.
Однажды ночью, после обильной выпивки, трое мужчин поделились своими страхами.
- Я верю, - сказал Урбано: - Что этот адский город проклят.
Двое других мрачно кивнули.
- Что ты предлагаешь? – спросил Богото.
Ответил ему Монтефалько:
- Ну, для начала… Была бы моя воля, я бы выжег квартал иммигрантов. Они, все до одного, богомерзкие культисты.