– А мать где?
– Будто я знаю? Где-то по миру бродит.
Тут раздался пьяный голос одного из посетителей, который одиноко сидел за ближайшим столом: приятель его давно уже ушел. Он посмотрел на Элимера мутными осоловевшими глазами и грубо хохотнул:
– Да шлюха ее мать, это всем известно!
Девчонка фыркнула, вскочила со скамьи и, уперев руки в бока, прокричала:
– Это твоя мать да бабка шлюхи, олух ты лысый! Чего ты знаешь?! Каждый вечер шляешься здесь, пьянь несчастная, весь ум пропил!
– Ох, ладно-ладно, – отмахнулся пьяный, – уймись только. В ушах от тебя звенит.
– То-то же, – и, как ни в чем не бывало, обернулась обратно к Элимеру, мило улыбнулась и сменила тему:
– Ты ж точно воин, да? А не страшно в кхановом войске-то?
– А должно быть?
– А то как же! Войны – это одно, а вот Он, сказывают, сущий зверюга. Чуть что, сразу, – девчонка провела ребром ладони поперек шеи, смешно свесила набок язык и закатила глаза.
Элимер не ожидал такого поворота беседы. Чего он точно не хотел, так это заниматься обсуждением себя самого. И уже собирался было направить разговор в другое русло, когда снова встрял пьяный сосед по столу.
– Айя дело говорит! Распоследний он сукин сын! Чтоб он сдох!
– Э, – разгневанно вскрикнула девчонка, – я такого не говорила! Он, может, и сволочь зверская, зато разбойников да прочей погани поубавилось, а то житья от них не было, – однако пьяный ее не слушал, продолжая гнуть свое:
– Сынок у меня был. Так казнить его приказал, паскуда! – мужчина разрыдался пьяными слезами. – Но не знал сукин сын кое-чего… – он понизил голос. – Сынок мой мне говорил: другой-то кханади – Аданэй – жив!
Элимер едва удержался, чтобы не вскочить, однако успел взять себя в руки, и на лице его ничего не отразилось. Не зря, эх, не зря ноги занесли его в этот трактир.
– Да-да, жив! – гневно прокричал пьяный, заметив насмешливые улыбки на лицах начавших прислушиваться к разговору посетителей. – И это мой сынок его спас, он его спас, так-то! Это он мне и рассказал.
– Напился ты снова, старый Лайсэ, вот чушь и мелешь, – угрюмо обронил трактирщик. – Немым был сынок-то твой, как он мог тебе рассказать?
– Так я ж отец его! – ударил себя Лайсэ кулаком в грудь. – Неужто я своего ребенка не уразумею? Руками двигал он, да звуки разные издавал. Другие не понимали, а я – легко.
"Лайсэ, – надо запомнить это имя", – подумал Элимер и решил слушать в оба уха, что еще выдаст неразумный пьяница. Однако его задумке не суждено было исполниться. И виноват в этом оказался он сам: неосознанным движением, медленно провел руками по волосам, собирая их назад и оголяя виски. Увы, этого короткого времени оказалось достаточно, чтобы лица Айи и Лайсэ вытянулись и побледнели. Остальные, кажется, ничего не заметили.
Лайсэ дрожащим пальцем указал на Элимера:
– Ты! Коршун на виске, вы видели? – он обернулся к посетителям, которые смотрели непонимающими взглядами. – Великий Кхан… – прошептал он.