– А кресло-то на что? Или боишься?
– Чего боюсь? — не понял мальчик.
Эх, Алёшка, бояться надо ни чего, а кого... Сам-то я, если честно, очень боялся, но обещание есть обещание...
То ли он привык за свою жизнь к пристальным взглядам и насмешкам, то ли просто их не замечал. А у меня чуть сердце не остановилось, когда я вывозил Алёшу из подъезда, и бабки уставились на меня с вытаращенными глазами, вздохами, охами и отвисшими челюстями. До этого ещё лифт остановился на промежуточном этаже, хорошо, что третий пассажир уже не влезал, но посмотрели на нас как на нечто несовместимое.
– Не каждый день видишь волшебника, — объяснил я мальчику, но он, по-моему, не понял, что я имел в виду...
Как назло, во дворе была чуть ли не половина жильцов дома. Знакомые мужики крутились вокруг своих допотопных запорожцев и москвичей. Несколько девчонок играли в классики... Чёрт, одна из них дружит с Ксюшкой... Я старался не смотреть никому в глаза, шёл прямо, гордо вскинув подбородок, но такой стыд меня почему-то объял, что уши загорелись красным пламенем. Слава богу, никто не решился со мной заговорить, а то я бы вообще в обморок упал. Я ощущал себя виноватым во всех преступлениях мира, я словно слышал, как люди записывают меня на сеанс к психологу, как одевают на меня смирительную рубашку, как скручивают за спиной руки и отправляют в тесную тюремную камеру... Я сумасшедший!
Я опустил глаза. Алёшка, как ни в чём не бывало, крутил головой из стороны в сторону — сверху козырёк от кепочки так смешно выглядел...
Что же это я такое придумал? Ведь добро делаю — добро истинное, так почему же на душе так плохо? Или доброе дело всегда даётся такой ценой?.. Неужели наш мир настолько болен, что доброту с сумасшествием путать начинают? Или же добро может творить лишь сумасшедший?... Нет, Алёшка-то он не псих какой-то, и я не псих, это мир вокруг сошёл с ума.
Я ощутил, как мои мышцы наливаются новой силой... К чёрту всех! Я как-никак волшебник, а волшебникам не подобает распускать сопли! Волшебник он должен испепелять взглядом... И я стал смотреть на всех поочерёдно, и видно, вправду был у меня взгляд такой укоризненный, что люди тут же отводили глаза и краснели от стыда...
Когда выбрались в парк, мне стало легче. Конечно, и тут многие пялились на Алёшу, но уже скорее сочувственно, по-дружески, с добротой. Одна девочка даже подарила Алёшке воздушный шарик, мы привязали его к спинке кресла, чтобы случайно не улетел... Опять мы ели мороженое и сладкую вату, на аттракционах, правда не катались, зато проехались в повозке с лошадью. Бородатый мужик, одетый точь-в-точь как подобает одеваться настоящему кучеру, прокатил нас бесплатно. И кресло добрые люди посторожили, правда, мне казалось, что настоящего добра в них всё равно нет — так, попытка потешить собственное самолюбие, помогая ребёнку-инвалиду. В общем-то, я не очень об этом думал, потому что Алёшка веселился, и я веселился вместе с ним. Какое же это счастье — выполнять обещания!
Мальчик так преобразился, что даже смог самостоятельно подняться на ноги, правда, идти долго пока сил не хватало. Мне казалось, что если бы Алёшка мог гулять по этому парку каждый день, то никакая болезнь не была бы ему страшна — такая жизнь кипела в нём в эти мгновения! Но что поразило меня больше всего — мальчик, конечно, глядел по сторонам, но большую часть времени он смотрел на меня — с таким благоговением смотрел, что у меня слёзы на глазах наворачивались... Ведь вру я ему, пусть во благо, но всё равно вру — никакой я не маг-волшебник, никаких злых колдунов и ведьм не отгоняю, и болезни не лечу... Или лечу? Я сейчас уже был ни в чём не уверен... Что, если радость, которую находит во мне Алёша, является лучшим лекарством от его болезни, ведь сколько раз я уже гадал: болезнь-то у него очень редкая, кто знает, может быть, лучшее лекарство от неё — смех и веселье? Но с другой стороны, почему тогда эта странная боль и судороги всё чаще нападают на Алёшку? Значит, прогрессирует, зараза, всё глубже и глубже запускает костлявые когти в хрупкое тело мальчика.
На душе у меня опять стало тяжело. Даже Алёшкина улыбка не могла вывести меня из мрачного состояния... Почему из миллиона детей судьба выбрала именно этого, и почему именно на моём пути он повстречался?.. Может быть, я должен сделать что-то такое... что-то важное... вот только бы понять — что именно? Может быть, Алёша был послан мне судьбой для того, чтобы я прозрел и в будущем сделал нечто особенное?.. Меня вдруг осенило: что, если мне надо взять из детского дома другого сиротку, который, например, изобретёт лекарство от рака или сделает что-то ещё более важное для мира?..
Алёшка отломил кусок булки и бросил его налетевшим голубям.
– Кушайте, птички, мне не жалко! — прочирикал мальчик. Наверное, птицы его прекрасно понимали.
Что же это я надумал!? Своё предназначение в чужом горе ищу? Выгоду из смерти ребёнка? Это же человек — живой человечек!...
Домой вернулись так поздно, что уже и бабки разошлись по домам, а может, в соседний двор отправились — слухи обо мне распускать. Уже темнеть начало, навстречу прошла явно агрессивно настроенная компания молодёжи, но при виде Алёшки, все замолчали и понимающе посмотрели на меня, не с той наигранной заботливостью, как люди в парке, и не так, что «досталась тебе, мужик, обуза по жизни», а на самом деле понимающе — без ненависти, без укоризны... Хоть и шпана — а, ей-богу, не пропащие ещё люди.
В парке Алёшка в основном сам колёса крутил, а сейчас, конечно, я его катил. Устал он, видно, очень сильно, и потому уснул на ходу. Только когда я его уже уложил и одеялом стал накрывать, он открыл глазки, увидел меня, улыбнулся и снова заснул с улыбкой на лице.
С утра три раза звонил телефон, я даже слушать не стал, поднимал трубку и сразу клал, а на четвёртый — выдернул из розетки провод. Сотовый тоже отключил — не хотел я сейчас с женой разговаривать... потом, всё потом.
Алёшка так крепко спал, что даже звонки злых колдунов, которыми я ему мозги запудрил, не разбудили мальчика. Я его тоже расталкивать не спешил — пусть спит... Сны-то, наверное, видит чудесные, сказочные! Даже не сомневаюсь.
Я зашёл в ванную — на меня из зеркала уставился какой-то бледный тип с синяками под глазами и сединой на висках, хотя, если подумать, я даже немного моложе стал выглядеть. И глаза изменились — не было в них теперь наглости, не было счастливого блеска, только холодный огонёк какой-то...
Я неторопливо позавтракал, немножко посидел у окна. Погода сегодня опять была солнечной, только попрохладней немножко. Если гулять пойдём, то можно будет в зоопарк сходить, в выходные он точно работает. Бывал ли Алёшка в зоопарке? Не думаю, но в любом случае, в зоопарке недовольных не бывает... А с другой стороны, может, плакаться начнёт по поводу «бедных животных в тесных клетках». Сам, считай, в такой клетке сидел... Вот что интересно, человека из клетки выпускают — он расцветает, а выпусти медведя — взъярится и порвёт всех на части... А может, и не прав я. Может, зверь нападёт, только если его совсем затравят, но он всё равно стремится в лес — сбежать, скрыться, спрятаться... Точно так же и птицы, а вот люди-то не все так уж хотят из своих тюрем выйти. Некоторым открой дверь, они только под одеяло поглубже зароются, чтобы сквозняком не продувало.
Я посмотрел на часы — без четверти двенадцать... Чего-то он разоспался. Я на цыпочках пошёл в комнату мальчика. У него была открыта форточка, и потому прохладно было, хорошо. Свежий воздух он всем на пользу идёт.