— Это очень трудно объяснить.
— И все же постарайся.
Люся подумала.
— Он только о себе заботился…
— Все о Болдине и о Болдине, — проворчал Сиротин. — Давайте о чем-нибудь другом поговорим.
— О чем? — спросила Люся.
— О перестройке, например.
— Об этом сейчас столько говорят и пишут, что голова кругом идет. Я решительно не согласна с теми, кто Сталина критикует. Он был и останется великим человеком.
— У меня другое мнение, — заявил я.
— Храбрым стал. — В Люсином голосе была издевка. — Чего же ты раньше молчал?
— Все молчали, и я молчал. А теперь страшно становится, когда узнаю́, скольких людей он уничтожил, какой вред стране принес.
Люся помотала головой.
— Сталин справедливым был. Мой Семен Семенович при нем значительной фигурой стал. Теперь же его на пенсию спровадили.
— Любопытно, — вдруг подумал я вслух, — как воспринял Болдин Постановление ЦК партии о преодолении культа личности и его последствий?
Сиротин кинул на меня быстрый взгляд.
— Про его отца слышал?
— Он избегал говорить о нем.
— Верно. Я правду про его отца узнал лишь при Хрущеве. Оказывается, его отец был расстрелян еще в 1934 году как враг народа. Но самое страшное не это. Когда Болдину сообщили, что его отец посмертно реабилитирован, он сказал, что это его не интересует. И знаешь, почему он так сказал?
— Почему?
— Во всех анкетах, написанных до войны, во время войны и в послевоенные годы, Болдин отрекался от отца.
— Враки, — неуверенно возразила Люся.
— Сам их читал!