Макинтош снова подумал.
— Засада, похоже, была.
— Точно.
— Заложил, видать, кто-то.
— Кореша, наверное, меня курвой считают.
— Влип! Запросто могут пером ткнуть, когда на волю выйдешь.
Олег шумнул носом. Парни, казалось, позабыли обо мне — продолжали разговор, часто употребляли непонятные мне слова. От холода окоченели ступни, напала зевота.
— Тебе передачу принесут? — вдруг обратился ко мне Макинтош.
Я вспомнил: дома — шаром покати.
— Навряд ли.
Макинтош выругался.
— Курить охота, а в карманах даже табачных крошек нет. Ты, фрайерок, как я понял, не куришь?
— Нет.
— И не пьешь?
— Не пью.
— Понял? — воскликнул, обратившись к Олегу, Макинтош. — Не курит, не пьет и жрет, должно быть, мало. А коль так, пусть половину своей пайки нам отдает.
Я показал ему кукиш. Мигом поднявшись, Макинтош встал, чуть раскачиваясь, передо мной. Я тоже решил встать, но он пнул меня ногой в грудь.
Лежа на полу, я видел бурки с простроченной полоской коричневатой кожи, слегка приспущенные брюки — почти новые, коверкотовые, и чувствовал, как во мне поднимается ненависть. Не думая о последствиях, обхватил ногу Макинтоша, рванул на себя. Мы стали кататься по полу, хрипя и сопя, выкрикивая ругательства. Олег крутился около нас, оттаскивал то меня, то Макинтоша, что-то орал, но мы не обращали на него внимания. Я не собирался уступать, Макинтош тоже: то он подминал меня, то на нем оказывался я.
Нас разняли милиционеры. Досталось и мне, и Макинтошу. Сидя в противоположных углах камеры, мы, потирая ушибы, тяжело дышали.
— Рассчитаюсь с тобой, фрайерок, помяни мое слово! — прохрипел Макинтош.
— Валяй, валяй, — сказал я и через мгновение убедился: этот тип побаивается меня.
Утром, кинув на меня взгляд, следователь хмуро спросил: