— Из деревни… — вопросительно оборачивается к Фоме Андрей. — Что это?
— Идем, идем, — испуганно повторяет Фома.
— Колдуют, — шепчет Андрей.
— Идем, слышишь, Андрей! — настаивает Фома.
Они снова нагибаются над корягой и с сухим шорохом тащат ее по песку.
Темно. Путники молча трапезничают, сидя около огня. Все стараются не смотреть наверх, в сторону деревни. Там, в тумане, уже зажглись первые костры, и осторожный ветер доносит до лодок нестройную путаницу звонов и редких голосов. Даниил первый нарушает молчание.
— Что же все-таки с западной стеной делать будем? — обращается он к Андрею.
— С западной? — переспрашивает тот.
— С западной.
— А что с западной? Напишем и на западной Страшный Суд…
Даниил внимательно смотрит на Андрея, лицо которого кажется взволнованным в неровном свете костра.
— Собору-то небось лет двести, не менее, — говорит мирской. Его рябая баба то и дело оглядывается в сторону деревни и мелко крестится.
— Понимаешь, — настойчиво продолжает Даниил, — я так думаю… Что если там праведников всех поместить, а?
— Прости меня, Даниил, — говорит Андрей, не поднимая глаз, — не могу я сегодня об этом. Прости, Христа ради.
Загадочные деревенские звоны сливаются с заходящимися в любовном приступе соловьями.
— Господи! Вот нехристи! — сердито бормочет баба.
— Не надо нам было здесь останавливаться, — с тоской говорит кто-то из темноты.
— Бесовские забавы эти… прости, господи! — зевая, заключает разговор мирской, встает и направляется к лодкам. — Пошли спать, Марья!
— Что ж, спать? — говорит Даниил и встает. — Фома, Сергей, Петр! Спать, помолившись!
У костра остаются Андрей да Алексей, который сонно клюет носом у самого огня.
— Да-а… Но успеем мы до холодов расписать, — бормочет он, укладываясь поудобнее, — май скоро кончается, весна кончается…
Андрей делает несколько шагов по росистой траве и, прислушиваясь, останавливается.