Значит, немцы уже здесь? От этой мысли стало страшно, я крепко вцепилась в мамину руку.
Днем в деревне уже было полно немцев. Ходили по хатам, проверяли документы.
— Минск? Минск? Домой. Ать-два! — приказывали они.
Я боялась на них смотреть. Враги. На головах каски, низко надвинутые на лоб. Держатся как хозяева. Стало быть, Минск тоже заняли, если посылают нас обратно в город.
Мы начали собираться домой. Недолго беженцами были. Одну лишь ночь переночевали в чужой хате и возвращаемся назад.
Седьмой день войны.
Я шла по дороге в сандалиях на босую ногу, в руке держала теплую кофточку и небольшой узел с едой. Еще дымились пожарища. Юбка моя стала серой от пыли.
У дороги появились окопы. Вчера их еще не было. А теперь в окопах сидели фашисты. Один из них поставил на край окопа маленькое зеркальце и брился стоя. У него были ярко-рыжие волосы. Он подмигивал девчатам, идущим по дороге, и что-то говорил. Из окопа доносился смех. Кто-то играл на губной гармошке.
Мне казалось, мы просто заблудились, идем по незнакомой дороге и попали к чужим людям. Но пройдем еще немножко и выйдем на дорогу, которая приведет нас домой. Чтобы не видеть ни окопов, ни немцев, я побежала.
— Ты куда? — остановила меня мама. — Не нужно бежать, иди рядом.
Слева от дороги показался небольшой лесок. Еще молодые ели, а между ними кусты орешника.
Мы понуро брели мимо леска, как вдруг услышали приглушенный голос:
— Браток! Эй! Подожди!
Все остановились. Из-за кустов выглянул наш боец и позвал Витю. Витя подошел.
— Выручай, браток. Дай во что-нибудь переодеться, — сказал красноармеец.
Витя снял с себя пиджак, отдал бойцу. Боец протянул ему гимнастерку.
— Зачем она мне?
— Бери, бери. Сукно. На тебя не подумают, что ты вояка. А мне надо спасаться.
— Воевать нужно, а не прятаться.
— Воевал. В окружение мы попали, не смогли пробиться. Наших столько полегло!.. — Он погладил свою стриженую голову. — Скажу, что из тюрьмы, вор. — Потом посмотрел на Витины парусиновые туфли. — Ты мне, браток, и обувку дай.
В город Витя возвращался в широченных брюках, в большой гимнастерке. Пришлось засучить рукава, чтобы не болтались.
Далеко позади вместе с больной бабушкой еле-еле тянулся отец. Ноги его распухли, лицо горело. Он часто останавливался передохнуть.