Но голос чисто по-русски вещает другое: «Мы знаем, какой обед вам сейчас принесли. Мы знаем, что у вас нет боеприпасов. Ваше положение безнадежно. Переходите на нашу сторону. Сегодня ночью все немецкие посты будут предупреждены беспрепятственно пропускать каждого. Немецкие кухни готовят еду, чтобы накормить перешедших. Вам будет обеспечена жизнь, свобода и работа. Ваше положение безнадежно…» И еще раз то же самое.
С середины рощи, где стоят наши сорокапятки, раздается одинокий выстрел — не выдержал артиллерист, кинул снарядик. В ответ завыли мины. Выбегаю к бойцам.
— Вот гады! — со злостью шепчет один.
Остальные замерли с ложками у ртов — не до хлёбова.
В третий раз начинает немец долдонить то же самое.
— Долбануть бы минами по этому репродуктору — заткнулся бы.
Прибегает Филимонов, зовет к телефону. Голос помкомбата злой и раздраженный.
— Слышишь, что трепят, заразы?
— Слышу.
— Огня не открывай. Сорокапятку минами засыпали. Как народ реагирует?
— Злится.
— Это хорошо. Никто у тебя ночью не вздумает немецкую кашу попробовать?
— Нет, конечно.
— Уверен?
— Уверен.
— Но все же смотри. Эту ночку спать не придется.
— Понимаю.
— Бывай! — Помкомбата кончает разговор.
Филимонов помешивает ложкой разогреваемую кашу и говорит:
— Может, концентратик прибавить?
— Ваш НЗ, Филимонов, — распоряжайтесь!
Он развязывает свой мешок и добавляет в котелок пачку пшенки.