Даже дома, где его покой и отдых бдительно охраняла горячо любимая жена, всегда находились какие-то неотложные дела и требующие безотлагательного вмешательства проблемы наподобие засорившейся раковины в ванной или подтекающего смывного бачка. Мещеряков был далек от того, чтобы роптать на судьбу, но здесь, в похожей на помесь музея, библиотеки и – совсем чуть-чуть – офицерского общежития квартире Иллариона, было единственное место, где он мог со спокойней душой забыть обо всем.
Из ванной доносился плеск текущей в раковину веды и немелодичное, но очень громкое пение Иллариона – Забродов снова дурачился, поднимая настроение полковнику, а заодно, пожалуй, и себе. Мещеряков, не оборачиваясь, покачал головой. “Мальчишка, – подумал он. – Голова седая, а пацан пацаном. Принципы у него…
Если не видеть его в деле, запросто можно решить, что разговариваешь с сущим недоумком, который окончательно свихнулся на почве чересчур усердного чтения. Никакой гибкости в простейших, казалось бы, житейских ситуациях. Никакой, черт бы ее побрал, дипломатии… Другое дело – Забродов на задании. Быстрый, хитрый, умелый, беспощадный, ситуацию видит на сто ходов вперед”.
Позади него послышалось громкое шипение, по кухне поплыл дурманящий аромат кофе. Полковник резко обернулся и одним движением выключил конфорку, но было поздно – кофе уже убежал. Мещеряков схватил лежащую на раковине тряпку и принялся тороплив” вытирать плиту, обжигая пальцы о горячие прутья решетки и шипя от боли. “Вот дьявольщина, – думал он, орудуя тряпкой со сноровкой бывалого дневального. – Интересно, почему рядом с Забродовым я все время чувствую себя недотепой? Стоял в десяти сантиметрах от плиты и не уследил, потому что пялился в окошко, как второгодник на уроке ботаники. Сейчас придет Забродов и скажет, что из-за таких, как я, Чапаев погиб…"
– Ты знаешь, полковник, из-за чего погиб легендарный комдив Василий Иванович Чапаев? – послышалось у него за спиной.
– Знаю, знаю, – проворчал Мещеряков, брезгливо бросая в раковину грязную тряпку и споласкивая под краном испачканные кофейной гущей пальцы. – Не бухти, там еще осталось немного. Можешь мне не наливать.
– Правда? – Забродов наклонил голову и искоса посмотрел на полковника, высоко задрав брови. – А что, над этим стоит поразмыслить.
Благоухая дорогим одеколоном и сверкая гладко выбритыми щеками и подбородком, он вошел в кухню, отодвинул Мещерякова от плиты, налил ему кофе и мигом организовал вторую порцию.
– Что-то ты сегодня грустный, – сказал он, одним глазом поглядывая на Мещерякова, а другим на джезву. – Задумчивый какой-то. Чересчур задумчивый, я бы сказал.
– Следи за своим кофе, а то окосеешь ненароком, – буркнул полковник. – Станешь тут задумчивым, когда кругом такое творится… Кстати, тебе привет от Сорокина.
– Мне очень нравится это “кстати”, – заметил Илларион. – Ну, и как наш полковник?
– Тоже задумчивый, – криво ухмыльнувшись, сообщил Мещеряков. – На его орлах очередной “глухарь” повис. Какие-то отморозки замочили нового русского прямо у подъезда.
– Заказуха?
– Да какое там! Все карманы вывернуты, даже сигареты и зажигалку забрали, не говоря уже о деньгах и ружье. Часы сняли, представляешь?
– Представляю, – с пренебрежительной гримасой сказал Илларион и выключил конфорку. – Обыкновенная шпана.
– Вряд ли, – с удовольствием нюхая свою чашку, сказал Мещеряков. – У шпаны этот тип ходил в авторитетах.
– Гастролеры, – сказал Забродов.
– Может быть, и гастролеры, – согласился Мещеряков. – Но что характерно, Илларион, так это то, что потерпевшего буквально забили насмерть, причем не так, как это делает шпана, а точными ударами – двумя или тремя.
– Так двумя, тремя или несколькими? – спросил Илларион, начиная понимать, к чему этот разговор.
– Возможно, и одним, – ответил полковник. – У него проломлен череп – результат удара головой о край бордюра, – перебита гортань и сломана шея.