– Вот ты бы это дело и изменил, – с преувеличенным энтузиазмом вставил Мещеряков, наперед зная, каким будет ответ.
– Нет, Андрей, – негромко сказал Забродов, опускаясь в кресло и наливая себе коньяка. – Нет, дружок. Этот номер у тебя не пройдет. Ты ведь знаешь, однажды я уже пытался, как ты выразился, “изменить”. Второй попытки уже не будет. Помнишь, как в детском саду говорили? “Рыбка передом плывет, а назад не отдает”.
– Ты что же, в детский сад ходил? – с притворным изумлением спросил Андрей.
– Представь себе. И в детский сад, и в среднюю школу, и на комсомольские собрания…
– Постой-постой… “Ты комсомолец? – Да! – Ужель не поумнеешь никогда?” – уныло процитировал Мещеряков.
– Вот именно, – сказал Илларион. – А в Чечне грамотных ребят хватает и без меня. И там, и здесь, в Москве, и вообще везде.
– А кто виноват? – агрессивно спросил Мещеряков, которому в последних словах Иллариона почудилась замаскированная обида. – Ты вроде пассажира, который повздорил с проводником, демонстративно сошел с поезда, а потом стоит на перроне и удивляется, почему поезд пошел дальше без него. И нечего хихикать! – прикрикнул он, потому что Забродов, вообразив себе описанный полковником персонаж, действительно зашелся своим характерным беззвучным хохотом. – Все принципиальность твоя дурацкая.
– Позволь, – снова делаясь серьезный, перебил его Забродов. – Принципиальность дурацкой не бывает. Дурацкими бывают принципы, а я свои принципы дурацкими не считаю. Ферштейн зи?
– Же компри, – морщась, как от зубной боли, ответил Мещеряков. Переговорить Забродова во все времена было делом немыслимым.
– Кофе хочешь? – после длинной паузы спросил Илларион.
– Хочу, – буркнул Мещеряков.
– Тогда айда на кухню. Я тебе все приготовлю, а ты будешь следить, чтобы не убежало.
– А ты?
– А я пойду побреюсь. Раз моя служба у Хаттаба все равно отменяется. – Вот идиот, – вставая, проворчал Мещеряков. – Ради такого дела я готов все приготовить сам. Или я, по-твоему, неспособен налить в турку воды и засыпать туда кофе?
– Способен, – наполняя водой медную джезву, согласился Илларион. – Ты способен, а я нет.
– На что это ты неспособен? – подозрительно спросил полковник.
– Пить приготовленную тобой бурду я неспособен, – честно признался Забродов. – Тебе ведь утренний кофе госпожа полковница варит, а на службе ты к генералу Федотову на кофеек бегаешь, так что извини-подвинься. Кофе – дело тонкое, наподобие чайной церемонии. Это тебе не внешняя разведка, тут с умом надо…
Продолжая нести чепуху, он как бы между делом измельчил в ручной кофемолке пригоршню зерен, засыпал кофе в турку и поставил ее на медленный огонь.
После этого Забродов взял полковника за рукав, подвел к плите и хлопнул по плечу.
– Пост номер один, – сказал он. – Бди, полковник. А я пойду соскребать с себя шерсть.
Он со скрипом поскреб ногтями заросшую челюсть и скорчил зверскую мину.
– Изыди, сатана, – сказал ему Мещеряков, и Илларион послушно скрылся в ванной.
Оставшись один, Мещеряков бросил взгляд на джезву, закурил и отвернулся к окну. За окном опять пошел дождь, частые капли громко барабанили по жестяному карнизу.
Наверху, под свесом крыши, гулко ворковали прячущиеся от дождя голуби, в распахнутую форточку тянуло влажной прохладой. Мысли полковника сами собой свернули в привычное русло повседневных дел и забот. Его ждала работа, но оставалось еще кое-что, что были просто необходимо обсудить с Забродовым. Кроме тоге, Мещерякову здесь было покойно и уютно, как нигде.