И сейчас же он почувствовал, что пальцы на одной руке у него слиплись от крови.
Он остановил глаза на ноге, где была рана. Почти до самой коленки расплылось по штанам бурое мокрое пятно.
И он вспомнил, как, когда он вытягивал больную ногу, и штаны тоже оттянулись под коленкой, в нем осталось после того ощущение, будто под коленкой мокро.
— Значит, навылет…
Перевязав кое-как рану, которая оказалась, действительно, сквозной, он потерял сознание от потери крови, от возни с бинтом, принесённым им еще из Харбина и находившимся у него постоянно в кармане.
Сколько времени пробыл он в таком бессознательном состоянии, он не помнил.
Он очнулся, чувствуя на своем виске что-то горячее, — словно он лежал около затопленной печки.
Он открыл глаза и сейчас же опять закрыл их: прямо в лицо ему светило солнце.
Он заметил, что лежит несколько в стороне от того места, где делал себе перевязку… Как он попал сюда, он тоже: не помнил. Вероятно, переполз как-нибудь, уже теряя сознание.
По-прежнему он испытывал слабость и боль во всем теле. К этому примешивалась еще жажда. Во рту было сухо, и само дыхание казалось горячим.
Голова горела…
Он повел глазами, медленно вращая белками с красноватыми жилками, в одну сторону, потом в другую, потом запрокинул голову.
Веки тихо наползли на глаза, Рот оставался полуоткрытым.
Он слабо, втянув в рот, прижал нижнюю губу зубами, и сейчас же губа, словно сама собой, высвободилась из-под зубов и отвисла.
— Воды…
Но он сам не услышал своего голоса… И он знал, что, если бы он имел возможность запросить громко, во весь голос, его все равно никто не услышал бы.
Но он опять повторил, почти беззвучно шевеля губами:
— Воды…
Облизнул горячие губы кончиком языка и прошептал еще тише:
— Хоть бы каплю…
Глаза совсем закрылись. Грудь задышала слабо, тихо. Еще больше запрокинулась голова…
Снова тихо зашевелились запекшиеся губы… Блеснули кончики белых зубов…