За окошком стемнело. Фитилек в лампадке горел крохотным огоньком кончалось масло.
— Неронов баял про конец света. Неужто скоро? — задумчиво произнес Бориска.
— Кто знает… То не нам — богу ведомо. А тебе еще раз советую: покинь Неронова, обманешься.
— Я слово ему дал. Провожу, куда идет, а там видно будет.
— Ну, гляди сам. Я ведь тебе ныне замест отца. Ежели худо станет, вертайся сюда, пособлю чем смогу.
Бориска помолчал малость, потом молвил:
— Что-то все у вас, в церкви, перепуталось. Сам-то ты кого держишься? Может, Никона?
Корнея было едва слышно.
— Хулят Никона, что многого требует от братии. А коли вдуматься, патриарх — вострого ума мужик. Шутка ли: зажать в кулаке всю церковь да вровень с царем встать! Не каждый такое сможет. И ведь как в сказочке: жил да был крестьянский сын Никитка Минич… А теперь? Сам великий патриарх, великий государь Никон!.. Мне судьба Никона покоя не дает. Иной раз вопрошаю себя хватило бы сил моих, чтоб достичь того же?
— Высоко метишь, братуха.
Корней, словно не расслышав Борискиных слов, продолжал:
— Противятся Никону лишь по злобе да по неграмотности. Я прочел хартейных книг довольно и столько путаницы и разнословицы в богослужебных чинах нашел, что за голову взялся: как это мы умудрялись до сих пор службу церковную править?.. Никону надо в ноги кланяться, благодарить, что единство чинов богослужебных ввел, а безграмотных попов — гнать в три шеи.
— Ты, стало быть, за Никона.
— Я умных людей уважаю, а дураков промеж нашего брата весьма довольно, ежедень зришь глупые хари.
— Неронов тоже умной.
— Может быть… Однако духовно слаб отец Иоанн.
— Да ведь он патриарха в глаза лаял.
— И я бы лаял, кабы турнули меня с теплого места.
В келье архимандрита по случаю приезда Неронова был пир горой.
Настоятель восседал в кресле с высокой спинкой и обтянутыми бархатом подручками за торцом широкого стола, покрытого тканой скатертью и уставленного винами и закусками. Десную от него, сцепив пальцы у подбородка, в кресле поменьше горбился отец Иоанн. Жгучие глаза полуприкрыты, лицо бесстрастное: не поймешь, о чем думает бывший протопоп. С другой стороны стола, против Неронова, на лавке пристроились соборные старцы — Герасим Фирсов и любимец настоятеля Исайя, хлипенький, с елейным выражением на розовом морщинистом лице. Все были одеты в черные суконные подрясники. На груди у настоятеля тускло поблескивал осьмиконечный массивный крест на тяжелой цепи.
Сумерки не могли пробиться сквозь вагалицы в окнах, но, благодаря нескольким шандалам с зажженными свечами, в келье было довольно светло. Свечи будто нарочно были сдвинуты к тому краю стола, за которым сидел Неронов.
Отец Илья собственноручно наполнял вином чаши и кубки и зорко следил за тем, чтобы суды гостя не пустовали. Очень хотелось настоятелю разговорить Неронова, но тот пил мало, закуску едва щипал и помалкивал, изредка бросая скупые слова.