Поначалу речь зашла о монастырском хозяйстве. Архимандрит, удрученно качая бородой, жалобился на малые доходы, на то, как трудно стало с податями да сборами, а сам исподволь подводил говоря к одному: кто всему виной. Намеки подавал, напускал туману. Герасим и Исайя сокрушенно трясли головами, поддакивали.
— Минули дни, когда соловецкой обители настоятель мог творить власть и суд, и расправу чинить по всей вотчине, — говорил отец Илья, потягивая мальвазию, - нет у нас нонче прав. Титул архимандрита — одна видимость. Бывало, игумены имали боле, чем я. Под новгородским митрополитом ходим! Аки слепцы бредем за поводырем несмышленым. Падем в яму, так оба, и вытащить некому, еще заплюют да дерьмом закидают, прости господи. — Он опустил кубок на колено, наклонился в сторону Неронова. — Черной ночью Русь окутывается, с надеждою ждем светлого утра. Ужели не наступит рассвета час? За что наказует господь нас грешных?
Герасим Фирсов, видимо, решив, что хватит ходить вокруг да около, взялся за сткляницу с водкой, наполнил малую чашу, единым духом выхлестнул, крякнул:
— Истинно так! Возводит на нас Никон хулу, погрязли-де в пьянствии чернецы соловецкие. — Он кинул в широко раскрытый рот несколько изюмин. Моя молвь такова: лицемерит Никон, зане сам бражничать горазд.
Он перегнулся через стол к Неронову, один глаз совсем сощурил.
— Слыхал я, блудом занимается святейший. Максимову попадью, женку молодую, что у Аввакума жила, в ложнице водкой поит и на постелю кладет. Верно ли то, отец Иоанн?
Неронов поднял веки.
— Слух бродит. Сам же оного не зрел.
— Слухом земля полнится, — Фирсов засмеялся, опустился на лавку и снова потянулся к стклянице.
Хмель начал ударять и настоятелю в голову.
— Нет для обители нонче государя российского… Спиной своей заслонил царя от соловецкой обители патриарх, нарекся Великим! — архимандрит резко откинулся в кресле, вино плеснуло из кубка. — От кого принял помазание? От бога? Сие от бесей! Величается Никон, забыл, как пороги обивал в келье игуменовой, клянча на строение скита Анзерского. Забыл!.. А я помню…
Архимандрит глубоко вздохнул, вытащил из блюда кусок говядины, стал жевать.
— Мощи… святого Филиппа… уволок… в Москву. Явился, аки агнец: «Богу помолиться желаю у вас, братия…» Помолился! Глазом не моргнули агнец-то волчьи клыки показал: подавай ему мощи вместе с дорогой ракой. «Как можно! — кричу. — Святитель Филипп сию обитель строил, подвижничал, куда же ты нашу славу волокёшь!» Где там… Слушать не хотел. Глянул очами сатанинскими: «Тебе святые мощи лишь обильных воздаяний для. Я же дале гляжу. Первенству церкви в государстве должну быти. Царя Иоанна Грозного и взлелеянную им власть светскую обличаю. Несть власти выше духовной!» Казал грамоту царскую и патриаршую и увез от нас Филиппа-то…
— Через то и патриархом сделался, — вставил Исайя.
Отец Илья одобрительно кивнул головой любимцу.
— Громом с небеси навалился…
Герасим усмехнулся, покачал перед носом, пальцем:
— Не скажи, владыко… Когда пришла отписка от Никона, что желает-де святым мощам поклониться, старец Гурий истину предрекал.
Настоятель собрал в горсть седую бороду.
— Верно… Я того Гурия плетью наказал за ложь несусветную и напраслину. С той поры чую: напусто смирял старца.
— Что наказал, сделал не напусто, — Герасим хитренько улыбнулся, — он и на тебя такое нес…
Неронов, расцепив пальцы, взялся за ковш красного вина.