— Как тебя с Нероновым-то сойтись угораздило? — нарушил молчание Корней.
Бориска, медленно покачиваясь, поглаживая колени, поведал о своих мытарствах.
— Жаль стариков, — молвил Корней, когда парень кончил, — мир праху их!
Потом глянул на Бориску в упор.
— А деньги где?
— Какие деньги? — изумился тот.
Брат опустил ноги на пол, уперся ладонями в край топчана.
— Батяня был мастером лодейным каких поискать. По тридесять, то и по четыредесять рублев за карбас брал, на том избу справил, двор да усадьбу, а ты — «какие деньги?».
Бориска пожал плечами.
— Не ведаю. Я и на промысел-то пошел, потому как жить надо было. Мать вся извелась еле концы с концами сводили.
Взгляд у Корнея стал жестким.
— Прижимист был батяня — царство ему небесное, — я-то знаю: на черный день копил, да видишь, как оно получилось. Спалили, стало быть, избу?
— Все спалили.
Корней снова прилег на топчан, подпер голову кулаком, думая о чем-то своем. Бориска тоже сидел молча, изредка взглядывая на чернеца. Ушел братуха из дому лет с пяток назад, и Бориска в тот день долго плакал в уголке. Ведь старший брат никогда его не забывал, делился последней краюхой хлеба и от деревенских задир оберегал. Зато батяня ругался на чем свет стоит и поминал какие-то деньги… Вот оно что! Не без них, видно, ушел из дому Корней.
Словно прочел его мысли соловецкий чернец.
— Были, были у батяни денежки, да сплыли. — Он тяжело вздохнул. — Эх, Бориска, кабы знатьё, так взял бы я у него все серебро без остатку и в оборот пустил.
Бориске слова старшего брата не понравились.
— Недобро баишь, братуха. Коли татьбу свершил, каяться надо, а ты вроде жалеешь, что мало стащил.
Корней впервые улыбнулся.
— Татьба… Без меня батяня ни одной лодьи не сладил бы. — Он поднялся рывком, протянул к Бориске руки. — Неужто ни полушки не заробили они на лодейном строении? — Он вскочил с топчана, заметался по келье. — Просил батяню: ожени — невеста есть, да отдели, свое хозяйство поведу. Где там! За плеть взялся, а я — ходу! Невеста тож стервью оказалась: не пойду, грит, за неимущего. Обозлился я на весь белый свет и порешил — уйду в монастырь. Для пострига вклад нужен, те деньги — семь рублёв — и пригодились. Год спустя, в первую неделю опосля Филиппова заговенья постригся, Корнеем стал. Поныне пребываю в чернецах, молюсь за вас, грешных.
— А душа-то неспокойна, не на месте душа, — заметил Бориска.
— Верно, братуха! — Корней остановился возле брата, положил ему на плечо тяжелую ладонь. — Мало мне этого. Зри, какова келья у инока Корнея: темница, а не жилье! Казенная. Кто из старцев деньги собинные держит, тот келью сам выбирает и купляет. Те старцы в чинах: кто приказчиком на усолье сидит, кто вершит в черном соборе дела, а про келарей да казначеев и говорить неча.