Она попробовала степной суп, посмотрела на редкие облака и бросила в котел еще три столовые ложки соли. Пшенную кашу с мясом Таня тоже попробовала. Она пожевала ее, пошевелила губами и определила, что каша вполне съедобная и даже очень вкусная.
— А вообще-то, — подумав, сказала она, — это не так уж хорошо, что обед сварился рано, — остынет.
Больше делать было нечего.
Антоше не сиделось на месте, и он предложил организовать поход за дровами. Вокруг лагеря лес от сухостоя уже очистили, и идти нужно было далеко. Идти захотели все.
— Всем нельзя, — рассудила главный повар Таня Белкина. — Кто-то должен остаться у костров. Нужно держать котлы на маленьком огне.
— Я останусь, — раздался голос Женьки Струменского. Таня Белкина посмотрела на него недоверчиво.
— Катите, катите! — махнул рукой Женька. — Огонь поддержать как-нибудь сумею.
— Только совсем-совсем маленький, — сказала Таня. — Совсем-совсем, — заверил ее Женька.
Ребята отправились в лес. Женька остался у костра. Он сидел па сучкастой коряге, которую никто не мог разрубить, такая она попалась крепкая, смотрел в огонь и задумчиво шевелил прутиком раскаленные угли.
Вполне съедобную и даже очень вкусную пшенную кашу с мясом после обеда пришлось отнести в деревню свиньям. Свиньи ее, кажется, ели. Главный повар Таня Белкина намертво засунула нос в согнутую руку и глухо всхлипывала.
Олег Григорьевич сказал «однако» и стал заводить киноаппарат «Кварц».
Римма Ясевич подскочила к Струменскому и захлебнулась от возмущения.
— Ну, знаешь! — только и смогла выговорить она. Оказалось, что, когда ребята ушли в лес, Женька налил себе миску супа, наелся каши, накидал под котлы дров и захрапел в тени под кустом. Суп здорово выкипел, но есть его было можно. А каша стала черной, как копченая селедка.
Вокруг котлов в молчании столпился лагерь. Женька боком поглядывал на ребят и обкусывал на пальце ноготь.
— Ладно, чего там похороны разводить! — крикнул кто-то из мальчишек. — И без каши обойдемся.
— Обойдемся! — не очень дружно поддержали его.
— Такое со всяким может случиться.
— Что — со всяким?! — закричала Римма. — Что — со всяким? Разве дело в каше? Сам-то он поесть не забыл! Успел! Понимаете вы? Успел! По завязку наелся! Все работали, а он ел. Лежал под кустом и ел! Какое он имел право есть без нас? Какое?
От злости и возмущения она топала ногой и чуть не ревела.
— Ой-ой, — обнял ее за плечи Олег Григорьевич. — Нервишки, председатель. А собираешься в педагогический.
Он повернулся к Тане Белкиной:
— Что, шеф-повар, кашу будем оплакивать или обедать? Горна я что-то, однако, не слышу.