И никто не заметил, как легкая тень, сливаясь с ночной тьмой, спустилась с крыши Дворца Дожей, мелькнула в колоннаде внутреннего двора, просочилась наружу и исчезла в черном бархате ночи.
— … и пусть сам Святой Марк станет свидетелем моей клятвы!
Отзвучали слова оставшегося последним мессера Морозини, и редкая цепочка, состоящая теперь уже из девяти закутанных в темное фигур вышла из храма. Энрико Дандоло остался один. Уходить из пустого Собора не хотелось. Что-то держало, не пускало его. Но что это было, и зачем оно его держит — непонятно.
Старый дож потерянно бродил между колоннами, прикасался руками к Алтарю, к раке с мощами святого покровителя Республики. Огромная пустота Собора ощущалась всем телом и… неприятно будоражила. Казалось, что висишь как муха в янтаре.
Совсем, совсем один на много дней пути. И огромное, бесконечно далекое и с любопытством разглядывающее тебя Око. Рассматривает, поворачивает то так, то этак застывший камешек с заключенным в нем насекомым.
И думает, наверное, — усмехнулся про себя дож, — вот ведь, букашки букашками, а смотри-ка, ползают чего-то, суетятся, крылышки топорщат в разные стороны… И так вот себе, творят историю.
… и чего им не сидится, — продолжал размышлять он за удивительное Око, чего ползают с места на место? Какая сила их гонит?
— Не понимаешь? — усмехнулся он наивности неведомого наблюдателя. — Да, где уж тебе понять, из твоего-то далека..!
Есть всего два господина над всем живым… Нет, — поправил он себя, — два Великих Господина над всем живым…
Голод и Страх.
Голод гонит львиный прайд по саванне, и нет спасения антилопе! Ведь лишь собственной жизнью может она утолить мучительный ужас голода, сосущий хищника изнутри. — Дож прислонился к холодной колонне, проникаясь ее спокойствием, невесело улыбнулся собственным мыслям. — Ну, а разве не такой же голод гонит достойного Орсеоло через пиратские галеры Анатолии, пески Суэца, Красное море, Аравию, Индию в поисках все новых и новых чудесных товаров? В поисках все большей и большей прибыли?
— Нет, не такой! — удивился собственному новому пониманию Энрико Дандоло. — Насытившись плотью жертвы, львы целые сутки, а то и больше валяются в тени, играют со своими котятами… Хоть целое стадо антилоп может спокойно пастись неподалеку, они будут в полной безопасности.
— Не таков человеческий голод! — Лоб мессера Дандоло покрылся испариной от осознания огромности открывающейся ему истины. — Человеческий голод во сто крат страшнее! Ибо он неутолим! И от насыщения только увеличивается… С еще более ужасающей яростью толкая нас на поиски все новой и новой пищи, новых земель, новых рабов, новых богатств…!
— Господи! — хотелось крикнуть старому дожу в огромную пустоту Собора. — Да ведь вовсе не лев, эта жалкая, ничтожная кошка, а человек — царь зверей!
— Зверей? — усомнилось было что-то внутри.
— Зверей-зверей! — подтвердил мгновенно вдруг успокоившийся голос.
— Святоши в рясах называют это алчностью. Смертным грехом… — Энрико Дандоло презрительно улыбнулся, в полном согласии со вновь обретенным внутренним голосом. — Глупцы, они не понимают главного! Человек — это просто самый могущественный зверь из всех, когда либо созданных Творцом.
— Ну да, — продолжал развивать он столь очевидную мысль, — Создатель наделил нас разумом, речью… И что с того? Тем точнее наши движения к цели, тем крепче хватка, тем вернее нет спасения жертве! — И вдруг, будто пропасть разверзлась под ногами, — … тем неуклоннее наш путь от голода ко все более и более страшном голоду?
— И что же, — дож поднял слепые глаза к уходящему вверх куполу, — спасения от голода нет?
— Ну, отчего же, — глумливо хихикнуло внутри, — конечно есть. Ваши аппетиты, мессер, легко ограничиваются аппетитами других хищников, что всегда кружат неподалеку! Только зазевайтесь, и они тут же покончат с вашим голодом. Да и с вами в придачу…
— Да, — с облегчением вспомнил дож, отстранившись от поддерживающей его колонны, — Кроме господина Голода есть ведь еще господин Страх. Именно он ограничивает аппетит самого совершенного на Земле хищника, не давая ему превратиться во всепожирающий лесной пожар.
— Да, страх! — окончательно утвердился в своем новом понимании сорок первый дож Светлейшей Республики. — Кто лучше нас, венецианцев, знает толк в Страхе?! Ведь первыми строителями Венеции были очень, очень напуганные люди!