— Хватит.
Женька подставил свою кружку.
— На два пальца.
Никольский разлил шнапс, взял кружку, и остальные тоже взяли свои.
— Ну… — Никольский помедлил, посмотрел вниз, потом поверх сосен, глаза его сузились, словно он увидел не только Горохова, но и тех скрюченных, сгоревших за броней танка. Потом он посмотрела на немца. Немец лежал неподвижно.
Все тоже несколько секунд смотрели кто куда.
— Ну, пухом им земля. — Никольский выпил, и все выпили вместе с ним.
Они ели, соловея от сытости и усталости. Усталость входила в них с каждым глотком спиртного и каждым глотком еды.
Потом они курили, лежа тут же у палатки.
Женька, показав глазами на немца, спросил Кедрова:
— Ему тоже надо чего-то дать. Хоть хлеба. Дать?
В одной банке осталось немного консервов.
— Дай и это, — сказал Кедров.
Никольский лежал под сосной, сосал трубку, смотрел на немца, смотрел, как он ест, и негромко ругался:
— Высшая раса! Носители цивилизации! Народ философов и поэтов. Тевтоны, бюргеры, колбасники и гомосексуалисты.
— Ложитесь все, — сказал Кедров? — Я покараулю.
Батраков лег рядом с Никольским и положил голову ему на бедро.
— Дай срок, Витя, мы сведем с ними счеты, — сонно сказал он.
Тарасов, Песковой и Женька постелили под той же сосной палатки, бросили на них вещмешки, улеглись и через минуту словно провалились куда-то, уснули.
Кедров сел шагах в четырех от немца со стороны спины. Он сидел, привалившись к дереву, и кусал травинку, и смотрел то на небо, то на немца, то на спящих, то на красных лесных таракашек, известных под названием «солдатиков». Его клонило в сон, и он сонно тряс головой и встряхивал автоматом, который лежал у него на коленях.
Первым проснулся Женька. Он поежился и зевнул.
— Ты чего же не разбудил меня? — спросил он. — Я бы посидел с фрицем.