Все на уровне интуиции, смутных ощущений, желаний и тончайших нюансов поведения. И снов. Сны во всем этом имеют ключевое значение. Осталось только понять, какое именно.
Сны… Да, разумеется. Сны.
Слово это вызывало нездоровые ассоциации где‑то в глубинах моей генетической памяти. Смутное и ни на что конкретное не направленное беспокойство, накрепко связанное с самим понятием. Расплетающие Сновидения не зря считались одним из самых опасных кланов.
Старые битвы, старые смерти. Могут ли образы сновидений видеть сны? И что им снится? Наша реальность? Сны снов, иллюзии иллюзий. И может ли быть так, что наша явь – это чья‑то иллюзия? Миры, поменявшиеся местами. И если я – конкретизация чьего‑то сна, то кто же станет воплощением моего видения? Зазеркалье Расплетающих, где стираются все грани и все законы.
Может ли так быть?
Еще как может.
– У меня от всего этого голова идет кругом.
– Не думай. Танцуй.
Я насмешливо вздернула уши:
– Это совет Учителя или приемного отца?
– Это совет аналитика Изменяющихся. Наш клан всегда был ответственен за подобные проблемы.
– Наш клан. Кто там сейчас за старшего? Виор?
– Да. Не одобряешь? – Вопрос с оттенком профессионального интереса. Раниэль‑Атеро был и ее учителем тоже.
– Она хорошая вене. Блестящий аналитик. Неординарный воин. Но она слишком самоуверенна.
Древний вновь склонил голову набок, заинтересованно проведя рукой по подбородку.
– Виортея действительно неплохой аналитик. И никогда не рискнет интересами клана.
– Нет. Но она слишком часто рискует собой. И после того как кое‑кто излишне инициативный втянул ее в это дело, может решить, что разбираться с подобным – прямая обязанность главы Изменяющихся.
Он задумался. И отрицательно покачал ушами.
– На этот раз дело зашло слишком далеко, чтобы справиться с ним можно было усилиями простой вене. Заражены уже почти все кланы, не только те, что контактировали с людьми. Нужно вмешательство Хранительницы, и если удастся обойтись без посредников – тем лучше. Я слишком хорошо обучил Виор, чтобы она этого не понимала.
– Заражены. – Я протянула слово, словно пробуя его на вкус. И вкус этот мне не понравился. Это ведь даже не их вина, по большому счету. Это не они излучают – это мы настолько восприимчивы, что ловим почти несуществующее. Значит, нам просто надо стать более толстокожими. Дел‑то всего на пару минут танца. Аут‑те! – Аналитик, раскройте суть изменения!
Раниэль‑Атеро автоматически начал отвечать в суховатой отстраненной манере анализа‑синтеза, в которой он обычно выкладывал свои проекции матери.
– Люди превращают нас во что‑то. Что‑то, что мне решительно не нравится. В то, как они представляют чужих. Похоже на квинтэссенцию самых глубинных человеческих страхов, конечное воплощение их представления о предельном отчуждении. И в то же время это окрашено в отчетливые сексуальные тона, со всем коктейлем противоречивых порывов, которые характеризуют подобные отношения у смертных. Они просто… верят. Не могут не верить, ведь их подсознание – это те силы, которые заставляют нас действовать так, как они того ожидают, что, в свою очередь, лишь подтверждает их веру, и так далее по замкнутому кругу.
Я закрыла глаза, и слова, подкрепленные сен‑образами, продолжали звучать в ушах, повторяясь снова и снова. Чего они боятся, чего они желают. Где‑то я уже это слышала.
Мифы. Легенды, И та девочка, похищенная ристами, которая на затерянном в космосе корабле “позволила себе стать настолько распущенной, насколько она на самом деле была”. Или насколько ее видели таковой окружающие?
“Туманные крылья, когти и выглядывающие то и дело клыки в фольклоре почему‑то не были оценены по достоинству”.