Она приходила еще не один раз, ей показали все комнаты замка, конюшни, парк, она записала адреса друзей Ирен и посетила доктора Тейсера, чтобы из его уст услышать, как Ирен перенесла удар, когда стала жертвой киднеппинга.
— Все идет хорошо, — говорил по телефону нотариус. — Все эти вопросы — дело обычное. Не беспокойтесь. А когда пойдете к Кермински — это невропатолог, доверенное лицо администрации… выложите ему все, безо всяких колебаний, надо, чтобы у него осталось хорошее впечатление.
Несколько дней Ирен была спокойна. Время от времени она задавалась вопросом: «Что они хотят, чтобы я сказала им? Что все это значит? Эгоизм умеет прекрасно маскироваться. Будто я представляю угрозу для малыша». Но Джулито сворачивался клубочком у нее на руках, и она забывала обо всем. Он начинал говорить. Послушно повторял: «Ма… Ма…» и пытался произносить другие слова, какие-то свои, часто сердясь, что его не понимают. Она качала его на руках: «О-ля-ля… Не надо быть таким раздражительным… Слышишь: тик… так… Маленькая зверушка у меня на руке… Это для Джулито, если он будет послушным».
И вдруг он улыбался ей так широко, что пускал слюни, и она нежно целовала его веки; упивалась его черными глазами. Она чувствовала себя сильнее всех врагов, а она знала, что окружена врагами… Эта девица, Мадлен какая-то, этот Кермински… а за всеми ними не дремлет Амалия.
— Чего вы боитесь, — говорил ей нотариус. — Я хорошо его знаю, этого Кермински. Я ему о вас рассказывал. Он вас не съест. А потом ваше досье будет закрыто.
— Не люблю я, когда копаются в моей жизни.
— Но к чему в ней что-то выискивать? Речь идет о быстром осмотре, для проформы. Если вы хотите, я могу назначить с ним свидание.
Доктору Кермински было лет шестьдесят, за очками в тонкой оправе — острый взгляд, руки как у прелата, в общем, тип скользкий.
— Мсье Марузо ввел меня в курс дела. Но я знаю по прессе, жертвой какой трагедии вы стали в прошлом году. И если она, наложила на вас свой отпечаток, я должен буду, естественно, об этом сообщить.
Ирен с опаской наблюдала за ним.
— Дело в том, что кое-что меня настораживает, — снова заговорил он. — Ваша просьба об усыновлении так быстро последовала за трауром, словно вы хотели избавиться от прошлого, во всяком случае, от какого-то своего прошлого.
— Нет, нет, — сказала Ирен. — Уверяю вас.
— Поймите меня правильно, мадам, дорогая. Ребенок, о котором вы мечтаете, не должен быть зацепкой в жизни. Ваша поспешность нуждается в объяснении. Усыновление ребенка может быть для вас чем-то вроде лекарства, чтобы отторгнуть в забвение все, что вы испытали, потеряв мужа и сына.
— Нет, — твердо ответила Ирен.
— Но, — настаивал врач, — ваше прошлое, такое близкое и такое мучительное, разве не тревожит вас в форме кошмаров или коротких приступов депрессии?
— Никогда.
— А у вас были хорошие отношения с мужем? Я обязан задать вам этот вопрос, потому что очень часто случается, что просьба об усыновлении свидетельствует о неудовлетворенности морального или физического характера, а бывает и то и другое вместе.
— У меня был нормальный брак, — поспешно сказала Ирен. — Порой ссорились, но не более того.
— А с сыном никаких сложностей не было?
— Нет.
— Я знаю от своего друга Марузо, что вы не можете больше иметь детей. Это у вас бурной реакции не вызвало?
— Нет.