Грохот такой, что крестьянин, больше чем в километре от случившегося, останавливает свой трактор, прислушивается и вполголоса говорит:
— Ну все, старичок!
Труп Патриса был обнаружен через сорок восемь часов после смерти Клери. Его подбросили в кабину телефона в Туре, неподалеку от Луары. Ребенок умер из-за плохого обращения с ним. Похитители, поняв, что потерпели неудачу, немедленно избавились от него и сбежали.
Отец и сын были похоронены в один и тот же день на кладбище в Лавале. Ирен до конца присутствовала на церемонии. Под руку ее держал Альбер Марузо, и она принимала соболезнования, отвечая легким кивком головы, порой довольно нетерпеливым. Все восхищались тем, с каким самообладанием и достоинством она держалась. Никто не сомневался, что она приняла большую дозу транквилизаторов и будто отсутствовала. Перед ней словно разворачивали гобелен со множеством лиц. Она механически говорила «спасибо», и протянутая рука уже начинала болеть. Нотариус на ухо называл ей шепотом имена. Она делала над собой усилие, чтобы узнать какую-нибудь даму. «Как же она плохо одета! — думала она. — И мыслимо ли так мазаться!» Могилы были освещены солнцем, а на аллеях прыгали птички. Она цеплялась за все, что видела, лишь бы отвлечься и оттянуть тот момент, когда толпа рассеется и ей придется возобновлять свои отношения с жизнью. Но с какой жизнью?
Еще несколько рукопожатий. «Бедная Ирен… Какое ужасное несчастье… Но мы с вами… Если понадобимся вам…» Все то, что говорят, когда надо что-нибудь сказать.
— Идемте, — позвал нотариус. — Вам давно пора отдохнуть.
Она позволила проводить себя к машине, как слепую.
— Поживите несколько дней у нас, — настаивала Сюзанна Марузо. — Пока не придете в себя, как-то соберетесь. Нельзя вам прямо сейчас возвращаться в Ла-Рошетт. Что вы там будете делать, совсем одна?
Но Ирен как раз и хотела скорее остаться совсем одна, потому что кое-чего она до конца понять не могла, а ей нужна была в этом ясность. Потому что ведь, в конце концов, исчезновение Жака не такое уж большое несчастье… А Патриса?.. Вот тут она больше ничего не понимала: она была слишком усталой. Она всегда знала, что когда-нибудь Жак уйдет из дома. И никогда не думала, что он оставит ей Патриса. Так что это двойное исчезновение удивить ее не могло. Почему же она чувствовала себя такой опустошенной, настолько, что даже лекарство и то перестало на нее действовать? И кто объяснит, почему она одновременно и разрывается на части, и безразлична ко всему? Разве этому нет названия? Того сложного названия, которое Шарль Тейсер однажды произнес при ней?
Она согласилась пообедать, но едва притронулась к еде. Нотариус пытался завладеть ее вниманием.
— Лошадей вы думаете сохранить?.. Так было бы лучше. Для вас это интересное занятие. Жандро — человек серьезный и хорошо знает свое дело. Вы сможете на него опереться.
— Может быть, — отвечала она. — Да, может быть.
Они были милы, эти Марузо, но надоедливы. И как надоедливы!
— И не мешает вам, — подхватывала эстафету Сюзанна, — немного попутешествовать, Надо проветриться. А то станете неврастеничкой.
— И к счастью, — добавил Альбер, — деньги не пропали. Кстати, дорогая Ирен, мне на сей счет нужна ваша подпись, мы ведь должны реконвертировать эту массу купюр. Но это я говорю просто к тому, что от материальных забот вы свободны. Так не оставайтесь же пленницей в собственной крепости.
Ирен покачала головой.
— Да, да, может быть.
— Почему бы вам, — продолжала Сюзанна, — не позвать с собой путешествовать Амалию? Она очень милая, эта девушка. И потом, ее малыш.
Нотариус раздраженно посмотрел на жену, и она замолчала.
Ирен, похоже, проснулась.
— Мне Амалия больше не нужна, — сказала она с какой-то злостью. — Через некоторое время я попрошу ее уйти. Не сразу. Я против нее ничего не имею. Мы не ссорились. И не потому, что у нее выкрали Патриса… Она, конечно, не виновата… А потом, все это уже из области прошлого. Но пусть она лучше уйдет.
На минуту она задумалась. Они в молчании смотрели на нее. Наконец она грустно улыбнулась.