Ночь освежила лекаря, он поднялся с рассветом. Ослепительно яркое солнце стучало в ставни, играло на мокрых молодых листьях и каплях росы, на невозможно зеленой траве, на белых стенах и черных абрикосовых ветках. Весна вступила в свои права, закружилась невестой на свадьбе. Абу Салям не смог сдержать улыбки — долгие годы он жил сгорбившись, будто испуганная и злая крыса, а теперь, наконец, распрямил плечи. Он защитил всё, что ему дорого, и спасет всех, кого можно спасти. Легкий камушек стукнул о дерево рядом.
— Салям алейкум, учитель! Не правда ли, утро сегодня доброе?
Довольный Игнасий гарцевал на ладном хазарском жеребце, прекрасно держась в седле.
— Не беспокойтесь, книги в Солхате, в башне монастыря. Настоятель поцеловал крест, что сохранит их. И моя Корина в Солхате — у Деметриосов там родня. А я вернулся.
Разбуженная Сатеник выглянула в окно спальни и издевательски рассмеялась.
…Как известно, во всем хорошем есть свои сложности. Объяснить ученику, что такое невидимые глазу частицы, как они переносят болезнь и как малая толика яда в состоянии защитить от большой беды оказалось непросто. Тем паче, что и сам Абу Салям знал немногое — идею о заразительности высказал Абу Захр, а трактат с его поучениями сгорел в Исфахане. Исчерпав аргументы, Абу Салям развел руками — доверься мне. И это сработало. Игнасий подставил плечо и лишь поморщился, когда ланцет взрезал кожу.
Звуки колокола снова собрали Кафу, словно пальцы собирают в кулак. Те же жители — виноделы, овцеводы, каменщики и плотники, караванщики и рыбаки. Испуганные, встревоженные, решительные, готовые на все. Скажи им «бей» — пойдут и сомнут в порошок. Скажи «строй» — и возведут храм от рассвета до заката за одни сутки.
— Говорю — мы спасемся.
Маленький, щуплый шапочник Колпакчи преобразился, словно был истинным правителем города.
— Наши лекари знают средство защитить жителей от моровой язвы. Нужно сделать надрез на коже и привить оспу здоровому человеку, чтобы болезнь не перекинулась на него. Мы, караимы, делали это в Египте и сделаем здесь, в Кафе!
Пробормотав молитву, Биньямин Колпакчи снял кафтан и обнажил руку:
— Лечите!
Невозмутимый Игнасий сделал разрез, Абу Салям чистым перышком перенес в рану частицу струпа. Наложить повязку секундное дело. Готово. Кто следующий?
— Я.
Отец Евлампий. Мулла. Булочница. Кузнец. Едва живая, но непреклонная Бибишь-ханум со всем семейством. Веселый Янос: «Как хорошо, лекарь, что я выудил тебя из воды».
Отказались немногие. Что ж, пусть играют с судьбой в молчанку. Абу Салям услышал, как зашуршали холодные белые крылья, словно хищная птица высматривала новые жертвы, и показал небу кулак.
В больнице, как и следовало ожидать, прибавилось пациентов. Вот только у дочери овчара была не оспа, а перемежающаяся лихорадка, которую следовало лечить кровопусканиями и корой ивы. И старик из предместья страдал нарывами из-за сырости в доме. А крикливая нищенка вообще ничем не страдала — похоже просто захотела поспать в тепле и покушать на дармовщинку. У остальных оспа протекала своим чередом. Первые четверо завтра ухудшатся и, дай Аллах, пройдут через кризис, младенец через кризис уже прошел — не веря своим глазам, Ариф потрогал покрытую гнойной коростой ручку и ощутил сильные ровные удары сердца.
Безымянный мальчишка, внук Махмуда-гадальщика тоже шел на поправку. Заглянув в лачугу Абу Салям с Игнасием увидели — ребенок открыл глаза и начал улыбаться. Откуда-то взялась вышитая рубашка и детское одеяльце с бейтом из Корана, кувшинчик с каймаком и свежий хлеб, сок шелковицы и плоды граната. Абу Салям заметил, как Фирузе поправляет мальчишке волосы, и понял, что у сироты появится новая мать.
Дни полетели вскачь. Абу Салям годами берег силы, теперь же пришлось отдавать все без остатка. Больница, город, лекарства, спасённые, заболевшие и выздоравливающие.
Лихорадочная жадность наставника — вложить в ученика накопленное за годы. К тайному знанию — как удержать больного между жизнью и смертью — Игнасий оказался полностью неспособен, зато прочие наставления прочно укладывались в его честной голове. Он учил, переписывал, повторял, проявлял бесподобную смелость при операциях и до сих пор искренне плакал над каждым, кого не смог удержать. Пройдет… Или останется — Ибн Сина тоже сочувствовал умирающим.
Лишь один человек в Кафе был неизменно счастлив. Сатеник будто помолодела, ранние морщины разгладились, худоба превратилась в стройность, даже грудь словно бы налилась. И колючая злоба куда-то делась, оставив тихую нежность. «Воистину, добрая жена — благословение Аллаха», — думал Абу Салям, любуясь улыбчивой, милой и кроткой подругой — а она хорошела и хорошела. Наконец майским утром подозрение превратилось в уверенность.
— Сколько тебе лет, милая Сатеник?